Жаль, что мне не попался тихий мальчик с симпатичными глазками… Хотя я даже не умею флиртовать. Позор, дожив до двадцати одного года, так вести себя с парнями. Большинство вовсе не интересны, а с остальными я свой в доску чувак. Есть и третья категория – милашки, познакомится с которыми не хватает духу. Я слегка утрирую, как и любой человек, описывающий свое отношение к какому-то явлению («Мысль изреченная есть ложь»). До сего момента, когда я, наконец, начала раскрываться окружающему миру, я не была особенно заинтересована тем, что происходило вне меня. Слишком хорошо было мое детство, слишком часто я оставалась в одиночестве, потому что все домочадцы были заняты. И это стало образом жизни. Наверное, я перечитала английских романов. И горжусь этим, как большинство поступающих так же, потому что человеку свойственно благодаря чему-то считать себя лучше прочих. В этом корень хвастливости. Хвастливость – высказанное превосходство, надменность – не высказанное.
Отсиживая иногда скучные, а иногда великолепные дни в университете, я ковыляла домой, надеясь застать дома чашечку кофе со сливками, устроиться возле монитора и, испытывая непонятную усталость расслабления, продолжить свое кинематографическое образование. В обычай нашей группы вошло упрашивать преподов отпустить нас пораньше с последних пар, на что те увертливо молчали.
В лучшие дни, когда моя социопатия блокировалась притоком весны к глазам, мы с одногруппниками шли падать на коньках, чкаться по торговым центрам или кататься на лошадях.
Люблю жизнь. Люблю особую атмосферу города, занятости, молодости, кед для быстрого бега, рюкзаков и электронных книжек. Имитацию бурной деятельности, важности копаний перед чашечкой недешевого кофе, респектабельность от сознания, что ты студент, а потом будешь состоявшейся личностью. Семьи нет, и не очень тоскуешь по душе рядом в одинокие вечера. Вполне хватает случайных компаний из людей, которых порой не хочется слушать. Но уже прорывается что-то… всем в конечном счете нужно одно – чтобы их любили. Ну и деньги, естественно.
Летними сумерками воздух меняется очень быстро, не успеваешь уловить его мелодичную прелесть, он рассеивается, обостряется. В пространстве появляется жажда деятельности, она словно подталкивает выбежать на улицу, а не сидеть в плену штор и стен, мешающих обзору. Топать по высушенному песком и пылью асфальту, остывающему после плодотворного дня, когда будоражащее солнце застилает тихие улицы, и нет мочи терпеть это ощущение счастья, молодости, надежды.
С приходом тепла становится веселее, лучше, легче дышать. Беспрестанно тянет вечерами кинуться в водоворот туда, где за полями после гор обрывается в океан неба огромный сизый мир, раствориться в этом, проникнуть, слиться… Что если люди, которые в старости уходят из домов, просто идут за зов? Я тоже испытываю потребность всегда куда-то брести, толком не зная цели, зачарованная туманными перспективами. Вся жизнь – путь с завязанными глазами. Путь несовершенства, градации, преломления и фантазии памяти.
Мне, несмотря на ориентировку в прошлое, его тайны, нравится мое время. Прогнозы не сбываются, апокалипсисы отодвигаются, на Марс мы еще не полетели, так что говорить об этом? К чему эта истерия по тому, что, возможно, никогда и не произойдет? Лучше бы люди с таким же рвением чистили и штопали свое настоящее. Веру в пустой треп и неосуществимые мечты я переросла в подростковом возрасте, оставив фантасмагориям безопасное пространство лишь в своей голове.
Мое время, моя молодость. Когда человек стареет, у него больше нет времени, только горечь хлещущей по щекам юности. Первые любови и университет вдруг оказываются лучшим, что было, где-то за второй половиной жизни, когда понимаешь, что все обрывается. Я же просто наслаждаюсь каждым дождем, увлажняющим жирную почву.
8
Никита – первый и единственный из всех, с кем я часами взахлеб говорю о Цветаевой, о том, что не люблю музыку на нее. Она от нее отвлекает. Это чей-то взгляд, не мой. Марина Ивановна у каждого должна быть своя. Свою я не отдам. Не выношу так же и того, как кто-то читает мои любимые стихи. Это кощунство, чтецы все делают не так, вклиниваясь в мой стерильный мир любимых поэтов, топчась в нем. Цветаева и подобные ей певцы человеческих проявлений олицетворяют мир, к которому я едва ли прикоснусь – так он разнопланов, да и прелесть его в моем воображении. Не достичь, не окунуться туда, лишь провести пальцем, да и то будет счастьем.
Разница между Никитой и остальными моими друзьями состоит в том, что ему интересно. Он понимает. От хорошего воспитания, может, от нежности и немного жалости ко мне… От скромности его этой невыносимой… Я не знаю. Люблю выдумывать, и, кажется, вновь выдумываю сейчас.