И она уснула разом, словно провалилась куда-то, а он больше не спросил ее ни о чем.
Он так и не поинтересовался ни разу, пишет ли она. Должно, забыл, но она не забыла, ей и в самом деле хотелось сочинять и потом видеть свое имя напечатанным в книге.
Только о чем писать? Что является в настоящее время наиболее интересным, актуальным, злободневным?
Как-то она спросила его, он ответил, не задумываясь:
— Для меня лично нет выбора, самое интересное и злободневное — это книги писателей восемнадцатого века, как это ни звучит парадоксально!
— Но меня интересует только наш, двадцатый, век, — резонно возразила она.
И тут он вспомнил:
— Постой, ты мне как-то сказала, что пишешь, описываешь извечные чувства — любовь или ненависть или еще что-то в этом роде?
Она сделала вид, что обиделась. Правда, была от природы не из обидчивых, хотя и не забывала даже малейшей обиды.
— Не надо, Олик, дуться, — сказал он, — я меньше всего стремлюсь уколоть тебя. Давай договоримся, покажи мне то, что ты пишешь.
В тот же день она решила написать о своем детстве. Конечно, лучше всего накатать бы повесть, чтобы все читали и восхищались. Но как подступиться к большой вещи? Она же никогда ничего не писала, кроме сочинений в школе на свободную тему.
Оставалось одно: сочинить небольшой рассказ. О детстве. На большее покамест не хватит. Но что, в сущности, такого особенного было в ее детстве? Родилась в маленьком городке, в средней полосе России, отец рано умер, мать, учительница, воспитывала ее одна. Потом мать вызвал к себе ее единственный брат, недавно овдовевший. Мать поехала к нему, в Москву, во время летних каникул, взяла с собой Ольгу. Ольге сразу же понравилась Москва. Вот это город, вот где настоящая, бурная жизнь! Вот где можно найти свое счастье, не то что в той тьмутаракани, в которой ей приходится прозябать!
В конце концов все устроилось именно так, как Ольга желала. Дядя ее, долгие годы болевший астмой, сумел прописать сестру с племянницей к себе, и осенью Ольга и ее мать уже переехали к нему в маленькую, с подслеповатым окном комнату на Якиманке.
Впрочем, жили они все трое дружно, решительно не стесняли друг друга. Ольга поступила в школу, в восьмой класс, мать устроилась преподавателем математики в ту же школу. А вскоре они с матерью остались единственными владельцами московской обители: дядя умер от очередного приступа сердечной астмы.
«Что было наиболее примечательным, самым ярким в моей жизни? — подумала Ольга, — О чем следовало бы написать?»
Но, сколько ни старалась придумать, ничего путного не приходило в голову. Потом вспомнилось: однажды, в первый месяц приезда в Москву, она решила проехаться по всем станциям метро. Ушла тогда утром из дома, вернулась только к вечеру. Хорошо, что некому было отдавать отчет, никто не волновался за нее: мать уехала в свой город, забрать последние вещи и оформить переезд на новое местожительство, дядя в очередной раз был в больнице.
Ольга объездила в тот день решительно все станции, от Сокольников до Измайлова, от Автозаводской до Дворца Советов.
«Вот об этом и напишу», — решила Ольга.
Села за письменный стол Всеволожского, взяла его «паркер», раскрыла чистую, нелинованную тетрадь. Мыслей казалось много, но как связать воедино воспоминания, поток ассоциаций, все те картины, ставшие уже далеким прошлым?
Думала, думала, так ничего не сумела придумать. Закурила сигарету, приучилась курить недавно, решила написать первую фразу: «Мне очень нравилось ездить в метро». Поставила точку. Что дальше? Подумала еще немного, написала: «Самая красивая станция, как мне тогда казалось, была станция «Охотный ряд».
Потом стала писать быстро-быстро, едва поспевая за мыслью.
Когда Всеволожский вернулся домой, Ольга торжественно положила перед ним несколько исписанных тетрадных листов.
— Почитай, если можешь…
— Могу, конечно, — сказал он. — А это что?
— Прочтешь, узнаешь. А я тебе мешать не буду, уйду…
Он позвал ее минут через двадцать.
— Ну, что скажешь? — еще стоя в дверях, спросила она.
— Что скажу? Собственно, о чем ты хотела написать, Олик? — спросил он.
— Разве непонятно?
Он встал с кресла, подошел к ней, обнял.
— Не расстраивайся, Олик, не все же выходит с первого раза, не вышло теперь, выйдет потом…
Она сказала сухо:
— Не утешай меня, лучше давай помоги.
— С удовольствием, — отозвался он.
Взял свой «паркер», склонился над письменным столом. Она смотрела на его согнутые плечи, на большую, красивой лепки, голову, на руку, выводившую мелкие, округлые буквы.