Однако старик продолжал все так же приветливо:
— Хотите горячего чайку? Давайте я сейчас подогрею самовар и все заново организую?
— Нет, благодарю, — ответил Корсаков.
— Как хотите, — сказал старик, снова закурил папиросу.
Корсаков подошел к стене, стал разглядывать фотографии, повешенные густо, одна возле другой.
Старик встал из-за стола.
— Моего отца узнаете? — спросил и показал пальцем. — Вот он, отец, правда, снимался, когда ему, кажется, и сорока не было.
С фотографии глядел на них бравый, плечистый молодец, немного схожий со стариком, но гораздо здоровее и крепче с виду.
— А где фотография Дуси? — спросил Корсаков.
— Вот она.
Корсаков низко нагнулся, разглядывая почти незнакомое лицо. Дуся показалась решительно не похожей на саму себя.
На фотографии у нее был напряженный взгляд, плотно сжатые губы, а он в этот самый момент вспомнил улыбчивые глаза, серые или синие, в темных ресницах, румяный добрый рот; такой же рот был у Вали, незамысловато очерченный, свежий, наверняка не знавший помады.
— Как живая, моя ласточка, — плачущим голосом заговорил старик, — ну прямо смотрю на нее и снова вижу, до чего была хороша, никогда никому слова дурного не сказала, никогда никому не перечила; моя мама, бывало, о ней говорила: «Наша Дуся все тишком да молчком, все в себе таит, а на людях ровная, добрая»…
Вынул из кармана платок, вытер глаза и щеки.
Корсаков хотел было сказать: «Я знаю, что она была хороша, так почему же вы ее бросили, не посчитались с нею? Почему променяли на какую-то продавщицу, которая в конечном счете вас же и выгнала из дому?»
— Я, когда на фронте был, все о ней беспокоился, — продолжал старик, — как она там, жива ли, ведь она осталась с моими стариками.
— Знаю! — перебил его Корсаков. — Я все знаю.
Старик недоуменно взглянул на него.
Темные круги под его глазами казались еще гуще, еще рельефнее.
— Что вы знаете? — спросил, слегка запинаясь.
— Все, — повторил Корсаков.
— А что же именно? — лукавил старик, и веря и не веря Корсакову или стараясь просто-напросто выгадать время, чтобы придумать некую готовую отговорку или ложь, пришедшую в голову.
Корсакову вдруг стало совестно: в конце концов, не его это дело — выговаривать бывшему Дусиному мужу, в сущности, он тоже хорош… И потом, уж вовсе негуманно попрекать больного, обреченного человека, да еще кто попрекает? Врач, тот, кто сразу все должен понимать, чуть ли не с первого взгляда…
У Марины, его младшей, было любимое выражение: «Замнем для ясности» — для тех случаев, когда хотела поставить точку, больше ни о чем не говорить.
И сейчас Корсаков произнес те же самые слова:
— Замнем для ясности…
Притворно улыбнулся, улыбаться ему было, что называется, никак не с руки; однако старик сразу же повеселел, поверив его улыбке.
— Вы не думайте, — заговорил быстро, оживленно, наверно, спеша высказаться, пока его опять не сразил кашель, — у нас с нею были очень хорошие отношения, я часто ездил сюда, навещал ее и к Вале я очень хорошо относился, спросите ее, она скажет, очень даже хорошо…
— А это кто? — перебил Корсаков старика, подойдя к фотографии, висевшей над Дусиной карточкой. — Это Валины сыновья?
— Кто же еще, они самые, — охотно подтвердил старик. — А рядышком ихний отец, Валин муж.
Фотография была, видимо, давняя, ребятам было на вид лет по десять, не больше. Корсаков пристально вгляделся: круглолицые, еще по-детски щекастые, у обоих волосы одинаково подстрижены — челочка на лбу, под челочкой у обоих длинные, наверное, густые брови. На Валю не похожи, должно быть, удались оба в отца. Так и есть. Корсаков долго разглядывал незамысловато очерченное, узкоглазое, как у обоих сыновей, лицо Валиного мужа. Кажется, добрый, по лицу видать, а это самое главное, доброта, отец говорил когда-то, это мудрость сердца; с добрым человеком, надо думать, Вале жить легко, хорошо бы, чтобы так оно и было на самом деле…
Он внезапно разволновался, сам не понимая, почему волнуется. Чтобы успокоиться, подошел к окну, стал глядеть на улицу. Ясный осенний день трезво простерся над домами, над оголенными, печальными деревьями.
Из переулка показалась женщина, шла быстро, уверенно, слегка размахивая на ходу руками. Приблизилась еще немного, и Корсаков узнал Валю.
Сказал с невольным облегчением:
— Наконец-то!
— Это кто же? — спросил старик. — Валя?