— Самое время, — добавила Валя.
— Прощайте, — сказал Корсаков старику; тот протянул ему слабую, чуть дрожащую руку. — На этих же днях обязательно пойдите в больницу.
Старик закивал головой, улыбаясь, морща желтоватые от табака бескровные губы:
— Как же, конечно, об чем речь…
— Слушайте его… — сказала Валя, закрывая за собой дверь. — Сейчас задымит вовсю и будет читать газету до позднего вечера… — Глянула на часы, проговорила озабоченно: — Пошли быстрее.
Шли они на станцию лесом. Когда-то, тому уже сорок с лишним лет, Корсаков той же дорогой уходил из Дусиного дома. Сейчас он обернулся, будто и в самом деле мог увидеть вдали Дусю.
— Скоро дойдем, — сказала Валя. — Сейчас вот лес пройдем, потом картофельное поле минуем, а тогда уже до станции рукой подать.
Она раскраснелась от быстрой ходьбы, глаза казались светлее, ярче; слегка повернулась к нему, быстро, скользяще улыбнулась, чуть приподняв бровь; Дуся тоже так вот смотрела иной раз, так же улыбалась, подняв бровь…
— Простите, Валя, если я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Корсаков, — как вообще ваша жизнь сложилась? Довольны ли вы жизнью?
— Пожалуй, — ответила Валя. — А почему бы и не быть довольной?
— А что, — спросил он, — разве нет никаких причин для недовольства?
Она откинула платок с головы на плечи. Задумчиво сдвинула брови:
— Причин, разумеется, предостаточно.
— Какие же, например?
Он боялся, вдруг она спросит: «А вам-то что? Вам не все равно?»
В конце концов, какое он имеет право расспрашивать ее? Впрочем, а почему бы и нет?
Она сказала мягко, нисколько, видимо, не обидевшись на него:
— Наверно, в любой жизни всего много, и плохого и хорошего. Важно, чего больше, тогда и определить можно поточнее.
«Ах ты моя умница, — растроганно подумал он, — вот ведь как рассуждаешь…»
— Стало быть, хорошего в вашей жизни больше?
— Да, — ответила она, — больше.
— Муж у вас хороший?
Она кивнула:
— Он добрый, это главное. И любит меня, это тоже, сами понимаете, главное.
— И вы его любите?
Корсаков опасливо покосился на нее, сейчас вот, сию минуту, вспылит, возмутится: «Да что это с вами, почему, на каком основании устраиваете мне допрос?!»
И снова он ошибся. Она ответила по-прежнему мягко:
— Люблю, конечно, а иначе, по-моему, и жить вместе не к чему…
Он поймал себя на том, что обрадовался, искренне, от всей души: у нее хороший муж, они любят друг друга, это прекрасно, это просто-напросто прекрасно! И как это он раньше угадал, увидев фотографию мужа, что он добрый?!
— Ребята у вас тоже хорошие?
— Не знаю, — сказала она, — как для кого, но для меня они самые лучшие…
— Выходит, вы и в самом деле счастливая, — сказал Корсаков.
— Не знаю… — она пожала плечами. — Говорят, счастье — это для каждого понятие самое что ни на есть субъективное. То, что, скажем, мне представляется отличным, вам, к примеру, покажется плохим, негодным, разве не так?
Корсакову вспомнились его девочки, Марина и Валя. Могли бы они считать себя счастливыми, если бы жили вот так, как Валя, так же работали бы с утра до позднего вечера в колхозе?
Он решил переменить разговор. Сказал:
— Я вам, Валя, еще раз напоминаю: непременно отправьте отца в больницу.
Он с видимым усилием произнес «отца». Но Валя вроде бы ничего не заметила.
— Да, надо, — сказала. — Только он такой несговорчивый, такой упрямый, его ведь не переговорить, не уговорить…
— У вас с ним как будто бы хорошие отношения?
— Хорошие, — ответила Валя. — Как же иначе?
Корсаков хотел было сказать: «Почему нельзя иначе? Он же обидел маму, он ушел когда-то, не подумал о маме», — но не смог, промолчал. Однако Валя поняла то, о чем он подумал и о чем не захотел говорить.
— Мама всегда говорила: «Не забывай отца»… Он ведь отдельно от нас жил.
— Знаю, — сказал Корсаков. — Он приезжал к вам?
— Да, приезжал несколько раз, когда мама была жива. — Валя усмехнулась. — Все жаловался на свою жену, говорил, что она век ему заела, что она сущая ведьма, но все равно к ней же обратно возвращался.
— А мама что же? — снова спросил Корсаков.
— Мама жалела его. Бывало, он приедет, мама заставит его рубаху снять, выстирает ему и все что надо зашьет, поштопает, он же такой неухоженный, такой заброшенный был; а мама ему с собой всегда что-нибудь даст, от нас оторвет, а ему даст, пусть, скажет, пусть поест в охотку, дома-то его не очень, видать, балуют…
— Бог его наказал, — сказал Корсаков. — В конца концов жена его и выгнала из дома.