— На все сто, — ответил Турич, однако тут же поправился: — На девяносто процентов.
— Стало быть, есть всего-навсего десять процентов? — спросил дед.
— Да, — сказал Турич. — Всего-навсего десять процентов, что операция может удаться.
Дед сказал:
— Я согласен.
— Не могу, — возразил Турич. — Ничего не получится, ты и сам все видишь не хуже меня! Поздно…
Тогда дед произнес повелительно, таким тоном он никогда ни с кем не говорил:
— Я настаиваю на операции, и как можно скорее!
Но Турич еще долго сопротивлялся. Он приводил различные доводы, он уверял деда, что мы ничего не добьемся, что я наверняка не выдержу и ни к чему меня понапрасну мучить, но дед оставался непреклонным. И в конце концов добился своего — Турич решился на операцию…
Кажется, никогда не забуду лица Турича, склоненного надо мной. Он снял очки, вглядываясь в меня, и я словно впервые увидела грубо сбитый лик прожженного лукавца, глубоко посаженные глаза, избегавшие встретиться со мною взглядом, лицемерно поджатые губы, толстые, как бы надутые щеки, я пристально, как бы впервые увидев, разглядывала его, и он, будто поняв, что внезапно раскрылся передо мной, показав себя вовсе не тем, кем ему хотелось бы казаться, быстро нацепил очки, и лицо его вновь обрело привычно благообразное, добродушное выражение.
— Хорошо, — произнес Турич. — Иду мыться, пусть ее готовят…
— Будем готовить, — покорно отозвался дед, — прямо сейчас…
Была, должно быть, уже ночь, когда я открыла глаза. Тускло горела лампочка на столике возле моей кровати, на стене напротив громоздилась тяжелая, неровная тень. Я повела глазами в сторону, увидела деда. Он сидел, опустив голову на ладонь правой руки. Я позвала тихонько:
— Дед, это ты?
Тень на стене качнулась, дед поднял голову.
— Очнулась, — сказал, — наконец-то!
Обеими руками я взяла его ладонь.
— Давно сидишь? — спросила я.
— Давно, — сказал он.
Лежавшая возле окна Клавдия Петровна тяжело застонала во сне.
«Значит, что-то снится», — подумала я и вспомнила: мне снилась мама, будто идем мы с нею по дороге в каком-то неведомом лесу, кругом растут васильки, маки и легкие голубые колокольчики. Я рву цветы, а мама говорит: «Не рви, не надо, пожалей цветы…»
Я спрашиваю во сне: «Почему их надо жалеть? Разве они что-то чувствуют?» — «А как же, — отвечает мама, — совсем так же, как мы с тобой…»
— Мне мама снилась, — сказала я деду.
— Сон в руку, она вчера письмо прислала, — сказал дед, — как чувствовала, спрашивает, как ты, не болеешь ли…
— Я ей ничего писать не буду, и вы тоже не пишите…
— Мы напишем тогда, когда ты поправишься, — заверил меня дед.
Взял со столика полотенце, смочил в кружке с водой, мазнул им мои губы.
— А теперь попробуй поспи, — сказал.
Положил ладонь на мою голову, и мне стало вдруг до того спокойно на сердце! Спокойно и легко, совсем как бывало, когда я была совершенно здорова…
И тут я вспомнила, вспомнила все то, о чем почему-то забыла, хотя и ненадолго.
— Дед, — сказала я, — а операция? Когда меня будут резать?
— Уже, — сказал дед, натянув на меня одеяло повыше, поправил подушку, — все уже позади, Маша…
Я закрыла глаза, но сразу же открыла их снова.
— Что, — спросил он, — никак не можешь поверить?
— Чересчур хорошо, чтобы было правдой, — ответила я.
Он хотел было что-то сказать мне, но в эту минуту в палату вошла сестра Ляля.
— Алексей Алексеевич, — сказала тихо, — идите домой, отдыхайте, я подежурю возле Маши…
— Нет, — так же тихо ответил дед. — Иди, Ляля, отдыхай сколько захочешь, я останусь здесь.
И остался со мною до утра, вплоть до того самого часа, когда я окончательно проснулась, обвела вокруг себя взглядом и увидела: он все еще сидит возле моей кровати, сложив на груди свои большие, сильные, красивые руки.
На следующее утро Турич навестил меня. Безукоризненно белый, хорошо отутюженный халат как влитой сидел на его широких плечах, облегая толстые бедра и заплывшую жиром талию.
— Ну, моя крошка, — сказал Турич, улыбаясь и слегка подмигивая мне, — как дела? Все хорошо, надеюсь?
Я не успела ответить, ответил дед:
— Все хорошо, Василий, все идет так, как надо.
— Ну, — почти закричал Турич, — ну, Алексей, теперь скажи, положа руку на сердце, кто спас твою внучку?
— Ты, — серьезно ответил дед. — Только ты, больше никто…
Турич, наверное, ждал этих слов. Ждал и еще больше обрадовался.
— То-то же, теперь будешь все мои желания исполнять, разве не так?
Не дожидаясь ответа, взял мою руку, стал считать пульс.