Она усмехнулась, как мне показалось, невесело, как бы через силу.
— Все, конечно. Что еще может быть?
Дед сказал:
— Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня.
— Неужели знаешь? — деланно, я сразу поняла, что деланно, удивилась она.
— Знаю. Ты хочешь спросить, почему я ни разу не приехал, верно?
— Верно, — сказала она.
— Я не мог, — сказал дед. — Бог свидетель, я о тебе все время думал, не было, кажется, дня, чтобы я о тебе не думал, не вспоминал. Но приехать никак не мог…
Дед сощурился, будто глядел на что-то чересчур яркое, слепившее глаза.
— Я боялся, приеду и останусь, уже никогда не уйду от тебя.
Лена прижала обе ладони к щекам.
— Правда? Ты хотел остаться? Навсегда?
— Да, — сказал дед, — ты сама знаешь, так оно и было бы.
— Бы, — повторила она с непонятным для меня выражением, — было бы. Как я устала, если бы ты знал, от этой вечной условной формы, мы были бы вместе, мы бы никогда не расстались, мы бы всегда любили друг друга…
Резко махнула рукой.
— А, да чего там, мне это самое «бы» всю жизнь перекалечило!
Замолчала, опустив голову. Дед тоже молчал, потом проговорил негромко:
— Я не могу нанести ей такой удар, она не переживет.
— Это она тебя уверила, что не выдержит? — спросила Лена.
— Она ничего не говорила, — ответил дед, — надо знать эту натуру, всегда все в себе, ничего наружу. Но я не могу нанести ей еще один удар, после гибели Пети, — сказал дед, — понимаешь, Лена, не могу!
Она ничего не ответила ему, а он продолжал:
— У нас теперь Петина дочка живет.
— Твоя внучка, стало быть? — спросила Лена. — Ну и как? Ты ее любишь?
— Люблю, — сказал дед, — как же не любить? Она у нас одна!
Впервые за вое это время, что я слушала разговор деда с Леной и подглядывала тайком за ними, мне стало радостно и легко. Правда, ненадолго.
— Одна, — повторила Лена и вдруг произнесла со странным, удивившим меня ожесточением: — Всех-то ты любишь, всех жалеешь, святая душа, весь оброс обязательствами, родичами, друзьями-приятелями, ну а мне-то что делать? Скажи, как же быть со мною, одинокой, неприкаянной, никому не нужной, повсюду лишней?
Я чуть приподняла голову. Лицо Лены было напряженным, словно бы потемнело внезапно. Сейчас она показалась мне вовсе не такой уж красивой.
— На фронте было легче, — сказала она; меня поразила горечь, звучавшая в негромком ее голосе, — честное слово, веришь, легче. Мы всегда были вместе, я знала, ты здесь, рядом, в этом же самом госпитале…
«Стало быть, они вместе были на фронте, — подумала я, — наверное, она тоже хирург, как и дед».
Очевидно, Лена ждала, что скажет дед, но он молчал; она сорвала сухую ветку, которая свешивалась с дерева на скамейку, стала ломать ее на мелкие кусочки, отбрасывая их от себя. Было что-то жестокое, хищное в движениях больших, наверное, сильных рук Лены, в пальцах, цепко державших ветку, безжалостно рвавших и ломавших ее.
Не поднимая глаз, Лена сказала:
— Мне всегда хотелось одного — стареть вместе с тобой, прожить вместе сколько положено и вместе состариться.
— Ты бы состарилась гораздо позднее меня, — промолвил дед, — я же гораздо старше.
Лена вынула новую папиросу, закурила.
— Слушай, Алеша, хочу рассказать тебе одну притчу.
— Я весь внимание, — сказал дед; было непонятно, то ли он шутит, то ли говорит совершенно серьезно.
Лена выпустила клуб дыма, проводила его глазами, пока он не растаял.
— Один человек всю жизнь искал правду, но никак не мог отыскать. Он исходил множество стран, побывал и на севере, и на юге, и на западе, нигде нет правды. И вот однажды он приехал в одну страну на востоке, страна была маленькая, почти никому не известная, и он собирался уже ехать дальше, как вдруг набрел на какой-то заброшенный храм. И тамошний жрец сказал ему, что именно здесь, в этом храме, прячется сама правда.
Человек не поверил, но жрец уверял: так оно и есть на самом деле. И он подвел его к большой статуе, на которую было наброшено черное покрывало.
— Вот, — сказал жрец, — она пред тобой, сама правда.
Тогда человек протянул руку, сдернул покрывало и увидел перед собой ужасное, страшное, омерзительное лицо. Он отшатнулся в испуге.
— Что это? — спросил он. — Неужели это и есть правда?
И тогда правда ответила ему тихо:
— Да, это я и есть. Правда.
— Но какая же ты страшная, — сказал человек, — страшнее тебя нет никого, как же я о тебе расскажу людям? Кто мне поверит?
— А ты солги, — сказала правда, — и тебе все поверят..
Лена далеко от себя отбросила погасшую папиросу: