— Никакая вы не чудная, — сказала я. — Почему вы так думаете?
— Так оно и есть, — продолжала бабушка, — все понимаю, но ничего не могу с собой поделать, наверно, такой уродилась.
Мне стало жаль ее. Но я тоже не знала, как сказать ей о том, что она по душе мне, что я хочу с нею подружиться, потому что мне тоже немного одиноко, самую малость, а все-таки одиноко…
Я сказала:
— Я знаю, папа любил вас.
Она еще ниже наклонила голову, снова разгладила шов на материи, сказала очень тихо, но я услышала:
— Называй меня на «ты», хорошо?
— Хорошо, — ответила я.
Утром, только я проснулась, бабушка вошла ко мне, увидела, что я не сплю, стала открывать ставни. Спросила:
— Хочешь, я тебе пшенную кашу с топленым молоком сварю?
— Хочу, — ответила я, — а что дед, ушел?
— Он не приходил сегодня, — ответила бабушка, — наверное, пришлось остаться в больнице.
— В больнице? Почему?
— Может быть, дежурить пришлось, а может, какой-нибудь особенно тяжелый случай.
Я поняла, он остался у Лены в гостинице. Кто знает, вдруг дед больше уже не вернется домой, а уедет вместе с Леной?
Зачем, подумала я, зачем только я узнала то, чего мне вовсе не следовало знать?
Спустя годы, став взрослой, умудренной жизненным опытом и многими выпавшими на мою долю невзгодами, я прочитала старинное изречение: «Знание умножает печаль».
И тогда сразу вспомнилось то, что так и осталось жить в памяти: старый сад при больнице, земля, пахнувшая тленом, влажным мхом, по которой я тихо проползала вслед за дедом и женщиной, приехавшей к нему.
Я любила деда, не могла не любить, и в то же время была обижена на него и за бабушку и за себя. Неужели он и вправду уже не вернется? И мы больше никогда с ним не увидимся?
Дед вернулся домой после обеда, спросил, увидев меня:
— Все в порядке, надо думать?
Я не ответила ему, окинула его хмурым взглядом, как бы ища в нем что-то новое, незнакомое мне. Он заметил мой взгляд, удивился:
— Чего это ты меня так упорно разглядываешь?
— Тебе показалось, — ответила я и побежала от него, словно боялась: еще немного — и наговорю ему то, чего не нужно бы мне говорить, а ему слушать…
Дома у нас все оставалось по-прежнему. Дед больше не задерживался, бабушка, как водится, ни о чем не догадывалась. И я, конечно, ничего никому не говорила о том, что знаю. Однако это все сумели сделать другие.
Как-то, вернувшись из школы, я нос к носу столкнулась с доктором Туричем, выходившим из нашей калитки. Увидев меня, он причмокнул румяными губами, весело сощурил глаза, так, что крохотные лучики-морщинки разбежались от уголков глаз к вискам.
— А вот и она сама собственной персоной, наша девчурка, та самая, которая в один прекрасный день всех нас до того напугала…
Кто-то сказал однажды, что лучики возле глаз бывают только у добрых людей. Но разве доктор Турич был добрый?
Если у меня и были раньше какие-то сомнения, то едва я вошла в дом, все сомнения мигом рассеялись.
Потому что истинно добрый человек никогда не мог бы поступить так, как поступил Турич.
В столовой на диване сидела бабушка, внешне словно бы такая же, как всегда.
Я сказала:
— Привет и лучшие пожелания.
Она не ответила. Я подошла ближе. Она показалась мне внезапно, разом постаревшей. Глаза ее глядели в одну точку, испуганно и в то же время отрешенно.
— Бабушка, — воскликнула я, — что с тобой?
Я села с нею рядом. Она медленно (казалось, каждое движение причиняет ей боль) повернула ко мне голову.
— Ничего со мной, — сказала она.
Я не поверила ей.
Вдруг выплыло в памяти: доктор Турич выходит из нашей калитки. Толстые причмокивающие губы, веселые глаза довольного собой человека, розовые, как бы готовые лопнуть щеки…
— К кому приходил Турич? К тебе?
Она наклонила голову.
— Зачем? Что ему надо?
— Не знаю…
— Зато я знаю!
Теперь я поняла все: Турич явился неспроста, он знал: деда и меня нет дома, а бабушка в эти часы одна.
Я решила не отставать от бабушки, пока не узнаю всей правды.
— Что он тебе сказал? Я хочу знать, скажи мне!
Она все молчала, а я смотрела на ее лицо с потухшими, отрешенными глазами, на скорбно сжатые губы.
Потом прижалась лицом к ее плечу. Она слегка подвинулась, сказала тихо:
— Если бы ты знала, Маша…
Кажется, я знала. И она, поглядев на меня, поняла, что и в самом деле я все знаю.
Губы ее дрогнули; может быть, она решила заставить себя во что бы то ни стало не плакать?
— Он никогда не любил меня, — начала бабушка медленно, вдумываясь в каждое свое слово, — я знала, он меня не любит и даже как-то примирилась с этим.