— Выходит, и ты здесь родился? — спросила я.
Улыбка осветила его красивое, четко очерченное лицо.
— Выходит, эта квартира — моя малая родина. Моя и мамина, ну и, конечно, бабушкина. А папа родился на Урале, в Карабаше… — Он помедлил и продолжал снова: — Папа мой — человек удивительный. Поверьте, я это говорю не потому, что это мой отец, все, кто его знает, все так и говорят: Сергей Петрович — во всем уникален. Во-первых, он необыкновенно деликатен, знаете, может быть, ему бы хотелось переменить обстановку в квартире, но он боялся, что бабушке это может не очень понравиться, а он больше всего на свете боится причинить кому-то хотя бы самое маленькое огорчение. Если при нем кого-то ругают, он никогда не поддержит разговор, даже если говорят о человеке, ему неприятном.
— Даже если это враг? — спросила я.
— У отца, по-моему, нет врагов, — ответил Юра. — Во всяком случае, мне так кажется.
— А отцу? — не выдержала я.
— Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своих врагах…
И Юра еще раз повторил:
— У него нет врагов. Да и не может быть!
Я слушала Юру и думала о том, как же он, наверное, любит своего отца, любит, гордится им и, наверное, хочет во всем походить на него.
Когда Юра проводил меня до дома, он сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы вы узнали моих, когда они приедут домой.
— А когда они приедут? — спросила я.
— Думаю, через год, они же недавно были здесь, у отца был отпуск…
Лучше всех ко мне относился Тимур Фрунзе, светловолосый, узкоплечий, с удивительно подвижным, умным лицом и живыми глазами, которые часто менялись, то они казались темно-карими, то золотистыми, походившими цветом на осенние упавшие листья.
Нас троих, меня, Тимура и Юру, объединяло общее пристрастие к приключенческой литературе. Я старалась придерживаться правила, строго предписанного в школе всем учителям и даже техническим работникам — нянечкам, буфетчице, уборщицам, курьерам — избегать всякого рода посторонних разговоров, не беседовать с учениками на темы, не касающиеся учебы, не расспрашивать о родителях, о друзьях, о знакомых…
Но Тимур, непосредственный, контактный, удивительно располагавший к себе, сам подошел ко мне, когда я вышла из подъезда школы.
— Нам по дороге? — спросил он.
— Я на Большую Бронную, — сказала я.
— Стало быть, по дороге, — решил он. — Мне надо к Пушкинской.
Признаюсь, я обернулась, не идет ли кто-нибудь еще за нами. Не сомневалась, если сам директор не застукает нас, то уж наверняка какой-нибудь доброхот донесет, что учительница немецкого языка пошла из школы вместе с учащимися. Но улица оказалась пустынной, я успокоилась.
Доро́гой Тимур спросил меня:
— Вы что, коренная москвичка?
— Коренная, — ответила я. — Родилась на Мытной улице, недалеко от Калужской площади.
— Знаю эту улицу, — кивнул он. — А почему вы так хорошо говорите по-немецки? У вас замечательное произношение!
Не скрою, слова его польстили мне, тем более что сам Тимур превосходно учился, а по-немецки считался лучшим учеником.
— Я училась в техникуме иностранных языков, — сказала я. — Там были отличные учителя, большей частью немцы и австрийцы, они-то и научили меня хорошему произношению.
— Да, у вас прекрасное произношение, — еще раз похвалил меня Тимур.
Уж не помню, как у нас зашел разговор о Дюма. Помню только, что Тимур сказал:
— Это мой самый любимый писатель.
— И мой тоже, — призналась я.
— Какую его книгу вы любите больше всего? — спросил он.
— «Граф Монте-Кристо», — сказала я. — А ты?
— И я люблю Монте-Кристо больше всех, — признался Тимур и добавил: — Как здорово, что у нас с вами одинаковые вкусы.
— Бывает, — сказала я.
— Вы любите читать? — спросил он.
— Да, — ответила я. — Больше всего на свете.
— А какие у вас книги?
Книг у меня было много. От отца у нас осталась отличная библиотека, и как бы нам с мамой ни приходилось тяжело, мама никогда не соглашалась продать хотя бы одну книгу. И я тоже не хотела расставаться с библиотекой. Однако жизнь впоследствии решила все по-своему.
— У меня различные книги, — сказала я и стала перечислять: — Полное собрание сочинений Понсон дю Террайля, полное собрание Дюма в издании Сойкина, Буссенар, Фенимор Купер, это все приключенческие книги, почти все классики, кроме того — журналы «Нива», «Солнце России», «Аполлон», приложение к «Ниве» и еще много, много всяких книг, русских, французских и немецких.
Тимур слушал меня с непритворным интересом. Умные глаза его горели.