— Да, я прав на все сто, — сказал Юра.
Признаюсь, я пришла на следующий день в класс с некоторой тревогой, все думалось, как-то Василий будет теперь относиться к Юре. Не отомстит ли за то, что Юра не побоялся его? Ведь каждый понимал: еще немного, и если бы учительница не отдала тетрадь обратно, Юра непременно рассказал бы, как все было. Безусловно рассказал бы…
На перемене я видела: Василий как ни в чем не бывало прошел, мимо Юры, вслед за ним, словно верные личарды, прошествовали его «шестерки», в том числе и Петя. Я проводила их взглядом, Василий о чем-то рассказывал, они все слушали его, изредка смеялись, должно быть, в нужных местах, а иногда затихали.
Мы больше не возвращались ни с Тимуром, ни с Юрой к этому случаю, но однажды Юра признался мне: на уроке физкультуры, когда они тренировались в волейбол, Петя больно ударил его по спине.
— Так, что все у меня загудело, — сказал Юра.
— Ни с того ни с сего? — заметила я.
Он заметно усмехнулся.
— Ну, не так чтобы ни с того ни с сего, все это оговорено заранее.
Я не стала расспрашивать его ни о чем. И так все было понятно.
Ни с кем из школьных педагогов я не сошлась близко, ни с кем, само собой, не говорила откровенно. Да и, думается, вряд ли кто-либо с кем-то говорил в те годы откровенно.
Я была самая молодая учительница в школе, все остальные были много старше, учителя с большим опытом и стажем.
Может быть, потому мои коллеги относились ко мне скорее равнодушно, я не представляла ни для кого из них никакого интереса. Лишь один учитель математики Вячеслав Витальевич Горохов, громогласный старик, острослов и неисправимый насмешник, благоволил ко мне. Как-то признался: я напоминаю ему дочь, которая вышла замуж за какого-то, как он выразился, «обормота» и укатила с ним на Дальний Восток, беспечально бросив родителей. По его словам, я походила на нее, она тоже была худенькой, узкоплечей и тоже, как и я, легко могла засмеяться или заплакать.
— И вот надо же, — говорил Вячеслав Витальевич, разводя руками в стороны. — Ни письмеца, ни открыточки, ничего, словно в воду провалилась!
Казалось, он шутил, но глаза его были печальны, я понимала: он тосковал, но не хотел, чтобы кто-то разгадал его тоску.
Иногда мы шли с ним вместе домой, нам было по дороге, он жил в старинном особняке в одном из арбатских переулков и рассказывал, как у них уютно, стреляют дрова в печке, на подоконниках растут цветы в горшках, а печки в комнатах все сплошь красивые, в старинных изразцах и долго держат тепло.
Он был со мной откровенен. Должно быть, жизненный опыт, точное знание людей подсказывали ему: мне можно доверять, я не продам…
— Знаете, а наш директор, — он произносил это слово почему-то через «э» — дирэктор, — большой дурак, вы не находите?
— Мне тоже так кажется, — говорила я.
— Это летний дурак, — убежденно продолжал Вячеслав Витальевич. — Знаете, какая разница между летним и зимним дураком? Не знаете, конечно, так слушайте, я это сам услышал от хорошего человека. Зимний дурак обычно одет тепло, в шубе, в валенках, пока разденется и разуется, вы не сразу поймете, что он дурак, а летний, тот — голый, сразу виден, как на ладони.
Заливисто смеялся, откинув седую, красивой лепки, голову.
— Наш директор именно такой вот летний, сразу видно — дурак на всю жизнь. И холуй, конечно же…
— Со скрипучим голосом, — утверждала я. — У холуев всегда скрипучий голос, вы не находите?
— Пожалуй, — соглашался со мной Вячеслав Витальевич.
Как-то он спросил меня, когда мы шли вместе домой:
— Что, говорят, у вас с Василием не сложились отношения?
Все в школе называли сына Сталина только так, по имени — Василий.
— Не сложились, — ответила я. — Он, не знаю почему, терпеть меня не может.
— Чем-то ему, выходит, не показались, — сказал Вячеслав Витальевич. — Он ведь такой, небанальный человек.
— Уж такой небанальный… — сказала я.
— А может быть, вы ему просто-напросто нравитесь? — спросил Вячеслав Витальевич, и сам же ответил: — А что, очень даже может статься. Годами вы же почти ему сверстница, кроме того, такие, как вы, всегда нравятся мальчишкам…
— Такие, как я? — я удивилась. — Что во мне такого притягательного для мальчишек?
— Знаете, в этом возрасте на них именно так и действует подобная субтильность, хрупкость, уж поверьте мне, я этих мальчишек изучил вдоль и поперек. Именно у них так бывает: чем больше та или иная девочка нравится, тем он сильнее к ней придирается, уверяю вас, это порой бывает закономерно…
— Да нет, я ему абсолютно не нравлюсь, — сказала я, — ни на одну каплю…