— Нет, ничего…
— Жаль, — сказала я.
— До того жаль, — подхватил он. — Ведь это был такой замечательный парень!
Нахмурив светлые брови, он задумался.
— Юра тоже мечтал стать летчиком, как и я…
Я еще раз повторила:
— Жаль…
— Знаете, — сказал Тимур, — я приезжал из Качи в прошлом году и, представьте, встретил на улице — кого бы вы думали? — Вячеслава Витальевича. Мы с ним славно поговорили, он проводил меня немного. Превосходно выглядел старикан.
— Да, — отозвалась я. — Превосходно.
Почему-то не хотелось говорить Тимуру о том, что Вячеслав Витальевич умер. Совсем недавно, в апреле. Иногда мы виделись с ним, он не переставал рассказывать о своей дочке, к которой собирался поехать вместе с женой. Не пришлось…
Зимой у него случился инфаркт. Врачи предлагали отправить его в больницу, он наотрез отказался:
— Вот еще чего придумали! Буду лежать и поправляться только в своем доме, на своей кровати…
Когда я приходила к нему, — я приходила довольно часто, — он всегда радовался моему приходу.
— Еще одна микстура здоровья явилась, — говорил, едва я входила в комнату.
Он уверял, что, когда я прихожу, ему сразу становится лучше. Но то были одни лишь слова. Потому что он яснее всех понимал свое состояние, знал, что должен умереть. Однако никогда не заводил никаких, как он выражался, смертяшкиных разговоров.
— Это все пустое кокетство, — признавался Вячеслав Витальевич. — Люди любят кокетничать со смертью, но, когда стукнет смертный час, сразу же начинают цепляться за жизнь. Такова наша людская порода.
Но однажды, когда жена его ушла в аптеку, а я осталась подле него, он попросил меня прочитать ему вслух «Смерть Ивана Ильича».
Я раскрыла книгу, начала читать. Я очень любила этот рассказ Толстого и потому читала его с удовольствием. Случайно взглянув на Вячеслава Витальевича, я увидела слезы на его глазах.
— Раз вы так расстроились, я не буду больше читать…
— Нет, нет, пожалуйста, читайте, — попросил он.
— Но вас это расстраивает, — сказала я.
— Да нет, не то слово, просто так получилось, слушаю вас и словно бы прикоснулся к великой душе. Что за гений все-таки, какое проникновение в душу, какое знание человека, такого, какой он есть.
Так говорил Вячеслав Витальевич, но я почему-то не поверила ему. Нет, вовсе не потому, что он прикоснулся к душе Толстого, появились слезы на его глазах. Вовсе не потому…
Он оглянулся на дверь, не вернулась ли жена из аптеки. Приподнялся на локте. Как же тонка и слаба была рука, на которую он опирался.
— В общем, вот что я вам скажу: у меня уже нет козырей, вот о чем я еще подумал…
— Козырей? — переспросила я. Он кивнул.
— Только не надо утешать меня, не надо произносить банальные слова, вроде «Все будет хорошо», «Вы непременно поправитесь» и всякую другую муть. Я сам все знаю.
Он откинулся на подушку. Лицо его резко побледнело, сразу же сильнее обозначились темные круги под глазами. Я с болью увидела, какой худой, почти детской стала его шея.
Он повторил снова:
— У меня уже нет козырей. Кончились. А прикупить негде.
— Не надо так говорить, — промолвила я, чуть было не сказав: «Все будет хорошо», но вовремя вспомнила просьбу Вячеслава Витальевича. — Очень прошу вас, не надо…
— Хорошо, не буду, — послушно отозвался он. Помолчал немного. — А кому прикажете жалиться? Ведь Кате не пожалуешься, она у меня быстрая на слезы, сразу же разревется.
Он жалел жену. Ока была болезненная, как говорится, сырая толстуха, замученная бронхиальной астмой. Признаться, мне всегда казалось, она уйдет первой, а вовсе не он…
— Не думайте об этом, — попросила я Вячеслава Витальевича.
Он слегка улыбнулся:
— Об этом? Иными словами — о смерти? Но как же не думать, коли думается?
Потом нахмурился, произнес как бы про себя:
— Вот бы с дочерью хорошо бы повидаться! Хотя бы один-единственный раз, напоследок…
Мне подумалось: у него жестокосердная и эгоистичная дочь. За все эти годы ни разу не навестить отца и мать!
Вячеслав Витальевич словно бы разгадал мои мысли. Сказал просто:
— Надеюсь, к окончательному финалу она явится, как не явится? Вообще-то я считаю, что дети — это постоянный роман, иногда даже без взаимности. Но любят ли они нас или же абсолютно равнодушны, мы-то все едино не можем их не любить…
Я снова стала читать рассказ Толстого, а он слушал меня не перебивая. Вернулась из аптеки его жена, принесла подушку с кислородом, на случай, если Вячеслав Витальевич начнет задыхаться, преувеличенно весело заговорила о каком-то знакомом, который ей повстречался на улице и пригрозил прийти в гости буквально на этих же днях. Она так и сказала: «Пригрозил прийти».