— На Белорусский вокзал, — сказала Светлана. Не хотелось ехать домой, дома никого не было, отец уехал в Ригу, лучше отправиться к маме, на дачу, хотя бы немного очиститься, отмыться от этого дурацкого вечера. Ей повезло: только подъехала к вокзалу, как объявили о том, что через пять минут от третьей платформы отходит электричка со всеми остановками. Светлана заторопилась и не успела взять билет, не беда, вечером редко проверяют билеты, и пусть ехать придется долго, зато переночует на даче, на свежем воздухе, рядом с мамой, тем более что завтра в университет ей не рано утром, а к четырем, на собрание…
Проснулась она, как и всегда, около шести, так уж привыкла за все годы учебы сперва в школе, позднее в университете. Вскочила с постели, раскрыла ставни, комната мгновенно раскололась на свет и на тень. Светлана постояла немного, вдыхая в себя по-утреннему незамутненный, ясный и прозрачный воздух, глядя на бархатистую зелень елочки, растущей под ее окном, отец когда-то посадил эту елочку в честь ее, Светланина, рождения, выходит, они теперь ровесницы, на березовые пропитанные солнцем листья, на весь этот горячий, добрый, зеленый мир так, словно видела его впервые.
Вчера еще казалось, будто мыла наелась, перед глазами стояли улыбающиеся, распаренные лица гостей Славика, их руки с бокалами, протянутыми к ней, а сегодня утром, едва проснувшись, как бы омывшись свежестью раннего утра, она почувствовала: на сердце стало немного спокойнее, и вчерашний вечер представился уже в самом что ни на есть смешном свете.
Когда-то тетя Паша говорила:
— Заботу какую только переспать надобно, опосля, глядишь, утречком она легче покажется…
«Так и есть, — подумала Светлана. — Мне уже легче, нет этого неприятного ощущения, словно гадостный вкус во рту».
Она оделась, накинула на плечи спортивную ветровку и тихо вышла из дома.
Самое любимое место — железнодорожная насыпь за лесом. Еще тогда, когда Светлана была маленькая, она прибегала туда с окрестными ребятами, они обычно стояли наверху, ждали проходящих поездов и потом долго махали руками вслед мелькавшим вагонам. Она дошла до насыпи, сняла туфли, влажная от непросохшей росы трава ласково обняла ее ноги.
Вдруг словно кто-то стал быстро разматывать ниточку тугого клубка, вспомнилось то давнее, детское ощущение необыкновенной легкости, радостного и жадного ожидания, когда где-то далеко-далеко, чуть нарастая с каждой минутой, возникал знакомый шум приближавшегося состава, и вот он появлялся из-за леса, длинный, вертляво подрагивавший вагонами, дрожащий, расколотый пополам воздух, казалось, разлетался в разные стороны.
А она все махала рукой проходящим мимо вагонам, махала и улыбалась, и пассажиры, глядевшие из окон, тоже улыбались, а порой махали, и она долго-долго глядела вслед умчавшимся вагонам, на рельсы, освобожденно блестевшие под солнцем…
«А еще я любила смотреть на облака, — вспомнилось Светлане. — Они все время менялись и, казалось, походили то на собаку, то на цветок, то на слона с длинным-предлинным хоботом. Девчонки дразнили меня, говорили, что вечно мне все кажется, все, чего не бывает, а я стояла на своем… и мама понимала меня, мама всегда понимала, она говорила: «Свет у нас умный, если ей что-то кажется, значит, так оно и есть на самом деле». Мама поразительно трогательный человек, второй такой нигде не отыскать, папа — умный, образованный, как теперь принято говорить, эрудированный, прочитал множество книг, знает множество различных вещей, которые, наверное, мало кто знает, а мама трогательна, мама — ребенок и всегда была ребенком куда больше, чем я сама…»
Странно, что папа и мама, такие разные, полюбили когда-то друг друга и поженились. Светлана как-то слышала, папа сказал маме: «Твоя вторая главная профессия — ошибаться в людях». — «А какая же моя первая профессия?» — спросила мама. «Первая — быть женой и матерью». — «Что ж, — сказала мама. — И то хорошо, что в первой своей профессии я не сделала значительных ошибок». Папа засмеялся: «Ты у нас очень обидчивая». А мама сказала: «Не не очень, а совсем необидчивая…» Молодец, мама! Ну, кто еще так скажет?
В день рождения Ады, второго августа, обычно бывал дождь, сопровождаемый громом.
— Ничего удивительного, — говорила тетя Паша, всегда приезжавшая в этот день помочь Аде. — Нынче ильин день, Илья-батюшка суров да гневлив, отродясь в свой день погреметь не позабудет!
Ольга утром уже успела побывать в больнице, Всеволожский снова попал туда, теперь уже в неврологическое отделение.
Весной его хватил инсульт, не очень сильный, но все-таки на какое-то время он лишился речи. Поправлялся он медленно, большей частью пребывал в дурном настроении, горестные мысли о том, что с ним будет, не оставляли его.