— Ложитесь, отдыхайте…
Хмелевский с видимым облегчением растянулся на кровати. Костистый лоб его блестел капельками пота.
— Скажите, профессор, что у меня, не самое плохое?
Огромные на изможденном лице глаза испуганно и в то же время с невысказанной надеждой смотрели на профессора.
— Скажите правду, я не из пугливых…
— А я не боюсь, — ответил Сергей Витальевич. — Я ведь тоже не из пугливых. — Выждал недолгую паузу. — Разумеется, все не так плохо, как вам представляется, полагаю, мы вас тут хорошенько подлечим, поддержим как следует, подкормим различными современными препаратами, и выйдете вы от нас молодец молодцом!
О, как часто приходилось профессору Соловьеву произносить слова, вливающие в сердце больного, кто бы он ни был, сладостный бальзам надежды. То была, конечно, не ложь, разве можно было эти слова приравнять к откровенной лжи? Но ни единой доли истины в них тоже не было.
Однажды он рассказал Клавдии Сергеевне: на симпозиуме врачей-гемотологов в Японии, где ему довелось быть, дискутировался вопрос, говорить ли больным правду или, напротив, стараться всеми средствами как-то успокоить, утешить, заставить надеяться и верить в исцеление.
Многие врачи настаивали — держаться правды, одной только правды, она приносит неоспоримую пользу, мобилизует силы больного, помогает выстоять против болезни. И тогда выступил Сергей Витальевич.
— Мобилизует? — повторил он. — Помогает выстоять? А вы знаете, что сказал когда-то Иван Петрович Павлов? Словом можно убить наповал!
— Но словом невозможно исцелить, — вмешался английский гематолог Олджерс. — Вы когда-нибудь встречали больного, исцеленного одним лишь словом?
— Нет, не встречал, зато встречал отчаявшихся больных, которые потеряли всякую надежду, ибо узнали всю правду и потому уже не желают бороться за себя…
— И так бывает, — заметил Олджерс.
— Чаще, чем нам бы хотелось, — продолжал Сергей Витальевич. — Я настаиваю: слово, исполненное сочувствия, внушающее надежду, помогает легче переносить недуг.
— А мы уже давно практикуем говорить все как есть и больному и его близким, — сказал Олджерс.
— Мы тоже, — поддержал Олджерса его американский коллега гематолог Джесмонд. — Мы тоже за правду и только за самую откровенную, самую неприкрашенную правду!
— А мы не будем так поступать, — уверенно заявил Сергей Витальевич. — Конечно, не могу ручаться за всех своих коллег, но что касается меня, могу сказать одно лишь — я словом убивать не стану!
— И предпочтете сладкую ложь? — спросил профессор из Мюнхена, известный экспериментатор Клаус Шварцбах.
— Предпочту любые слова, которые могут внушить надежду, отвлечь от горьких мыслей, если нет и не может быть иного метода исцеления…
— И как же вы решили? — спросила Клавдия Сергеевна.
— Было много разного рода споров, и все-таки так и не сумели прийти к единому решению. Но если хочешь знать, мне известны врачи и в нашей стране, которые считают наиболее целесообразным высказать больному все то, что надлежит ему знать о своем недуге, решительно все. А я не могу так…
Сергей Витальевич оставался верен себе и сейчас. Клавдия Сергеевна увидела, как мгновенно налились радостью огромные глаза Хмелевского.
— Значит, еще поживем? — почти воскликнул он. Лежавший рядом на соседней кровати старик, все время дремавший, пока профессор осматривал Хмелевского, очнулся, удивленно взглянул на него.
— Поживем, — уверенно сказал Сергей Витальевич. — Еще как поживем!
— А когда вы ко мне еще зайдете?
— Когда будут готовы все анализы.
— Отлично. Буду ждать вас с нетерпением.
— Да, да, в конце недели мы снова увидимся, — подтвердил Сергей Витальевич.
Он вышел в коридор вместе с Клавдией Сергеевной.
Мимо пробежал Алексей Алексеевич Чириков. Увидел профессора, сразу же остановился:
— Сергей Витальевич, а мы уже думали, вы нас совсем покинули…
— Ну-ну, — сказал Сергей Витальевич. — Зачем вы так, Алеша?
Подошел зав. отделением, толстый, страдающий астмой Сурен Ашотович Аташев, задыхаясь, произнес:
— Хорошо, что увидел вас! А у меня к вам столько всего накопилось…
— Сейчас зайду, — ответил Сергей Витальевич. Повернулся к Клавдии Сергеевне:
— Хотел отдохнуть дома с дороги, вижу — не выйдет…
— Да, не выйдет, — отозвалась она. — Это я виновата, вызвала к больному…
Он махнул рукой.
— Не в тебе дело. А больной мне не понравился…
Нахмурился, потом потер рукой лоб, повторил снова, недовольно, почти сердито: