Случалось, иной раз Гога, втайне от Аристарха, очень жадного, мелочного, предлагал мне или бабушке то тарелку холодца, то две котлеты, а то немного плова.
Поначалу бабушка всегда отказывалась, а я не могла, это было выше моих сил, жили мы, как уже говорила, довольно скудно, хотя получали аттестаты от мамы и папы и, кроме того, вместе с бабушкой имели две рабочие карточки.
Но у бабушки было невероятное количество дальних родичей, о которых, по-моему, она и сама ведать не ведала, почему-то родичей день ото дня становилось все больше, из Рязани и Елабуги приезжали какие-то престарелые тетки, порядком увядшие двоюродные и троюродные сестры, я их отроду не знала и не видела, должно быть, бабушка тоже впервые знакомилась с ними, хотя и не подавала вида, а встречала всех радостно и приветливо, как самых что ни на есть желанных гостей.
Однажды явился громогласный, заросший бородой чуть ли не до самых глаз армянин и, еще стоя в дверях, закричал исступленно:
— Вай, дорогая тетя-джан, как я счастлив видеть тебя…
Мгновенно схватил бабушкину соседку, заглянувшую к ней одолжить соли, и поднял ее на своих мощных руках кверху.
Соседка, пугливая старуха, стала заикаться, пытаясь объяснить бородатому гостю, что он все как есть перепутал, но он не давал ей и слова произнести, прижимал к своей груди и кричал во весь голос:
— Тетя-джан, дорогая, как я счастлив и рад. Я тебя сразу узнал, как только увидел!
В конце концов бабушка первая опомнилась и разъяснила бородачу его ошибку. Нимало не смутясь, он выпустил соседскую старуху и ринулся к бабушке.
Новый родственник, по его словам двоюродный брат мужа бабушкиной внучатой племянницы, жившей в Ереване, пробыл у нас что-то около недели, уничтожив за это время весь наш месячный запас сахара, муки и постного масла.
Вот по этой самой причине нам постоянно не хватало еды и, само собой, предложения Гоги, правда не такие уж частые, приходились в те скудные годы вполне кстати.
Вспоминая о прошлом, не могу не рассказать о братьях Коростелевых подробнее, по-моему, они это оба заслужили.
Обоим братьям, старшему, пожалуй, в большей степени, чем младшему, было присуще особое чувство, я бы назвала его так: чувство начальства.
У них не было друзей, приятелей, в гостях у них бывали только нужные люди, либо сами выходившие в начальники, либо так или иначе связанные с начальством.
Братья умели, как они выражались, жить грамотно. Наш управдом Кирпичников, вконец израненный, вернувшийся домой после того, как почти год провалялся в уральском госпитале, говорил о них: «Ловчилы, каких поискать…»
Начать с того, что оба сумели добиться брони, как они сумели, разумеется, не знаю, да, наверное, никому было невдомек, но эти здоровенные, рослые бугаи числились белобилетниками: у Аристарха оказалось плоскостопие, у Гоги — врожденный порок сердца.
Оба, казалось, рвались на фронт, но их не пускали.
— Понимаешь, — утверждал Аристарх, прижимая толстые пальцы к выпуклой груди, — я бы сегодня ушел воевать, прямо сейчас, ни минуты не задержался бы, но видишь… — он вытягивал огромную, слоновью ногу, обутую в бурку, которая была по верху обшита светлым, бежевым барашком. — Плоскостопие, никуда не денешься, врачи яростно протестуют…
— Аллаверды к тебе, — вступал в разговор Гога. — Разве я тоже не рвусь на фронт? Кажется, ни одного бы фашиста в живых не оставил… — Он щурил карие с голубоватыми белками, в густых ресницах глаза. — Но сердце подводит, ах, это сердце, которому не хочется так называемого покоя…
Обоих братьев объединяла искренняя, неоспоримая любовь друг к другу: старший обожал младшего, младший боготворил старшего. Они были неразлучны.
Однажды Аристарх женился, как он сам выразился, сходил замуж. Жена была прехорошенькая блондинка, толстенькая, ямочки на щеках, бархатные глаза.
Отец ее был директором продовольственного магазина, мать работала в этом же самом магазине бухгалтером. Должно быть, только в таких вот, хорошо кормленных, не ведающих нужды семьях могут произрастать подобные цветочки, ухоженные и холеные.
Но они не ужились, Аристарх и Тося. Тося с самого начала ревновала мужа к Гоге и, сколько Аристарх ни пытался ее уговорить, не согласилась сменить гнев на милость. В конце концов даже потребовала сделать выбор — или она или Гога.