— Аллаверды к твоим словам, брат…
И пошел-поехал. Он величал гостей, призывая меня и бабушку так же любоваться ими и гордиться их непревзойденными душевными качествами, их умом, красотой, силой, мудростью и умением все предвидеть, все предусмотреть.
Мне довелось несколько раз сидеть за столом братьев, и каждый раз они оба действовали обычным своим, хорошо проверенным методом: принимая нужных людей, непомерно расхваливали их необыкновенные свойства.
У них все было отработано до мельчайших подробностей. Они понимали друг друга не только с одного слова, а просто-напросто с одного взгляда.
Как только один начинал величать, другой уже готовился подхватить эстафету и продолжить величанье.
— Аллаверды, — вставлял он. — Аллаверды к твоим словам…
В конце концов мне это все достаточно обрыдло, и даже кулинарное искусство Гоги, даже роскошное изобилие их стола уже не в силах были соблазнить меня.
Однажды я наотрез отказалась пойти к ним, и бабушка тоже отговорилась нездоровьем, и получилось так, что братья перестали нас приглашать.
Как же я удивилась, когда однажды я открыла входную дверь и увидела старшую сестру госпиталя — Капочку.
Капочка — так ее звали решительно все, от начальника госпиталя, седоголового генерала, до самого молодого раненого — была человеком в достаточной мере примечательным.
Худенькая, невысокая, темно-русые волосы гладко зачесаны назад.
Бледным лицом, постоянно опущенными глазами, на щеках тень от ресниц, негромким голосом она походила на монашенку, кажется, одень ее в темную рясу, и готово, налицо самая что ни на есть настоящая монашенка.
Было в ней что-то загадочное, никому не понятное, особенно тогда, когда она поднимала глаза, чуть косящие, какого-то неопределенного цвета, то ли зеленого, то ли карего, угрюмые и медленные, тогда все ее маленькое, бледное с узким подбородком лицо как бы озарялось сумрачным светом, который лился из ее глаз, нисколько, впрочем, не оживляя его.
Она никогда не повышала голос, никому не выговаривала, вроде бы не сердилась ни на кого, однако почему-то перед ней робели решительно все сестры и санитарки.
Кастелянша, мать моего знакомого Стаса, буквально замирала, едва лишь Капочка приближалась к ней, спрашивая своим тихим, бесстрастным голосом:
— Когда собираетесь менять белье на постелях?
На этот вопрос, само собой, ответить было вовсе не трудно, однако кастелянша начинала вдруг запинаться и глядеть на Капочку виноватыми глазами, подобно напроказившей школьнице, хотя давно уже успела выйти из школьного возраста и собственный ее сын Стас был на несколько лет старше Капочки.
Признаюсь, я тоже немного побаивалась ее. Когда она порой заходила в палату, в которой именно в эту самую минуту сидела я, и мой взгляд встречал ее неподвижный, как бы замедленный взгляд, я испытывала какое-то самой себе непонятное чувство неловкости, казалось, я совершаю что-то непотребное, за что меня следует осуждать.
Нет, Капочка не осуждала меня, просто говорила негромко:
— А, и ты здесь…
И все. А я, неведомо почему, готова была сквозь землю провалиться.
Тупиков, его хлебом не корми, лишь бы дать ему кого-то передразнить, над кем-то посмеяться, обычно после ее ухода обвязывал голову полотенцем, складывал руки на животе и, опустив глаза, начинал прохаживаться по палате мелкой, семенящей походкой.
Впечатление было и в самом деле поразительное: Тупиков необыкновенно точно имитировал Капочку. Любимов утверждал:
— Ты — самый настоящий артист, братец…
Тупиков не спорил с ним.
— Может, и так. Вот окончится война, Тупиков поступит в театральное училище, станет тогда артистом МХАТа…
— А Малого артистом не желаешь быть? — поддразнивал его Любимов.
Тупиков отвечал совершенно серьезно:
— Нет, не нужно Тупикову никакого Малого, Тупиков только на МХАТ согласен.
Так вот, я ужасно удивилась, увидев Капочку в дверях нашей квартиры. И Капочка тоже, как я поняла, не скрывала своего удивления.
— Здравствуйте, — первая сказала я.
Она кивнула мне.
Я подумала, что она пришла за мной, что в «моей» палате что-то произошло.
— Что? — быстро спросила я. — Что-нибудь случилось?
Наверно, Капочка успела уже овладеть собой, потому что голос ее звучал обычно, спокойно:
— Ничего не случилось, а что, в сущности, должно было случиться?
Я замялась. Что тут ответить? Спросить, по какой причине она явилась ко мне? Почему-то казалось, прийти она могла только лишь ко мне, о наших соседях я даже и не подумала.