Но тут из своей комнаты в коридор вышел Гога.
— А, — сказал, — вот кто к нам пришел…
И, не говоря больше ни слова, слегка оттолкнув меня, подошел к Капочке, взял ее за руку и повел за собой.
«Ну, дела, — подумала я. — Стало быть, она влюбилась в Гогу. Интересно, где это они познакомились?»
Как оказалось впоследствии, познакомились они случайно, на улице, Капочка и вправду мгновенно влюбилась в Гогу так, что не видела никого и ничего, кроме Гоги.
Но обо всем этом я постараюсь рассказать немного позднее.
Обычно я приходила в госпиталь после работы. Стоило мне появиться, как кто-нибудь из моих подшефных, большей частью то бывал Любимов, сразу же предлагал:
— А ну, мисс Уланский переулок, давай, отоваривайся…
В те годы, когда конец войны был еще далек, мы все на гражданке много и жадно думали о еде. И много говорили о съестном.
В госпитале меня угощали превосходно: ведь раненые получали усиленное питание, потом к ним нередко являлись шефы — рабочие машиностроительного завода, приносившие им множество всякой вкуснятины — и пироги, и варенье, и шпиг, и фрукты.
Я ни от чего не отказывалась, аппетит у меня был отменный, а «мои» раненые с удивлением глядели на меня и только, порой улыбаясь, переглядывались друг с дружкой: дескать, девчонка вроде бы небольшая, а ест за четверых…
Однажды, когда я в очередной раз пришла в госпиталь, в коридоре возле палаты мне встретился Любимов, он стоял у окна рядом с какой-то женщиной. Помню, я не обратила на женщину никакого внимания, заметила только, что на ней ярко-красная вязаная кофта, а на шее зеленый шарфик.
Машинально отметила про себя: «Красное с зеленым не очень-то клеится…»
Я хотела было открыть дверь в палату, как Любимов окликнул меня:
— Ну, мисс Уланский переулок, сейчас я тебе такой кинофильм продемонстрирую!
И подтолкнул несколько вперед женщину в ярко-красной кофте. Она протянула мне большую, жесткую на ощупь руку.
— Это моя жена, — с гордостью произнес Любимов. — Вот ведь какая, разыскала, поехала, ни на что не поглядела, ни на бездорожье, ни на свою работу, ни на что…
— Будет тебе, — низким, медленным голосом сказала жена. — Ну чего в самом деле…
Она была нехороша собой: высокая, костистая, с большими руками и ногами. Лицо тяжелое, красное, обветренные щеки, узкие щелочки-глаза, длинный, почти безгубый рот. И в то же время было в ней что-то симпатичное, располагающее, может быть, умный, какой-то светлый взгляд узких глаз или выражение лица, ясное, даже, пожалуй, я бы сказала, доброе. Лет ей было, по-моему, никак не меньше тридцати, для меня в ту пору такой вот возраст казался достаточно солидным.
Я перевела взгляд на Любимова, честное слово, он преобразился буквально на глазах: весь лучился непритворной радостью, на щеках его я с удивлением впервые увидела ямочки, он казался моложе и даже словно бы привлекательней.
— Вот ведь какое дело, нашла меня, — повторял Любимов. — Ни на что не поглядела, а ведь у нее на руках чуть ли не полсотня ребятишек!
— Не полсотня, а всего-навсего тридцать восемь, — поправила его жена. — И две воспитательницы остались, очень, я тебе скажу, опытные!
Она работала заведующей детским садом в большом, богатом совхозе. Это я знала еще раньше со слов Любимова.
Я вспомнила, как он мне признавался:
— И жена, тоже не знаю до сих пор, любит ли меня или просто так живет.
Нет, он был неправ на все сто, я это сразу поняла, стоило только поглядеть на его жену, на ее глаза, смотревшие на Любимова так, как обычно смотрят только на того, кого любят по-настоящему.
Должно быть, она была сильного характера, сильнее, чем он, и, наверно, с нею жить было непросто, она привыкла всем и всеми распоряжаться в своем детском саду, где ее, безусловно, слушались, но она любила своего мужа, любила и боялась за него и теперь, по всему видно, была счастлива, что наконец-то они свиделись…
Все эти мысли пришли мне в голову, когда я стояла и смотрела на них обоих. Недаром моя бабушка нередко говорила:
— Наша Анюта удивительно проницательная, словно рентгеном всех насквозь просвечивает…
Мы все вместе вошли в палату.
Очевидно, жена Любимова уже успела познакомиться с Тупиковым и с Беловым. Тупиков вскочил со своей кровати, на которой сидел:
— Садитесь сюда, так вам будет удобнее всех видеть.
— Зачем? — спокойно возразила она. — Я на мужнюю койку сяду.
И села рядом с Любимовым, уверенно положив большую, крепкую ладонь на его щуплое плечо. А он, как мне показалось, весь плавился от счастья, смотреть на него было как-то даже немного совестно, словно подглядываешь за кем-то украдкой.