— Чем славится? Или поп очень хороший?
Она не заметила или не захотела услышать насмешку в его голосе.
— У нас церковь старинная, ей, говорят, чуть ли не две сотни лет, даже из Москвы как-то приезжали, люди сказывали, в каких-то книгах, что ли, про нашу церковь все как есть записали…
— Понятно, — промолвил Корсаков. — А кто еще был в семье?
— Еще был свекор, тоже помер летось.
— А муж? Давно на фронте?
— Давно. — Она помолчала, покусывая былинку, выдернутую, должно быть, из его сенника. — Тут дело непростое…
— Чем же непростое?
— Он со мной только два года пожил и к другой ушел.
— Как же так?
— А вот так. Другая слаще почудилась, разве так не бывает?
Голос ее звучал спокойно, почти насмешливо.
— Бывает, — согласился он.
Она замолчала. Белые чистые зубы ее перекусили былинку.
— Мы сперва хорошо жили, можно сказать, душа в душу, и родители его приняли меня, я для них желанной снохой была, но тут случилась беда.
— Какая же беда?
— Мужик гулять начал.
— Как же так, ни с того ни с сего?
— Да вот так вот, ни с того ни с сего, — сказала Дуся. — Поехал как-то в город, он был тракторист не из последних, послали его на совещание в район, и там спознался с продавщицей из универмага. И такая пошла с того дня карусель…
Опять в ее голосе звучала насмешка, будто рассказывала она о ком-то постороннем, даже вроде бы малознакомом.
Он спросил!
— Чего ж ты смеешься в таком случае?
— Неужто плакать буду? — Негустые брови ее сошлись вместе. — Я свое уже отплакала, больше не хочу!
Он вспомнил, мама часто говорила: «Круты горки, да забывчивы».
Наверное, и в самом деле любое горе пережить можно и потом рассказывать о нем вот так же спокойно, даже со смешком, с непритворной улыбкой.
— Он тогда ушел к продавщице, Алькой ее звали, люди сказывали, красивая вроде.
— Ты тоже красивая, — сказал он.
Даже при тусклом свете самодельной свечки стал виден густой румянец, хлынувший ей в щеки.
— Будет смеяться-то.
— Нет, правда красивая, я не смеюсь.
— Какая ни есть, а все брошенка.
Он нашел ее руку, сжал широкие, сильные пальцы:
— Не надо так говорить.
— Ладно, — послушно отозвалась она, — не буду.
— Значит, он ушел, а ты здесь осталась? В его доме?
— Его родные уговорили, мол, не бросай нас, как мы без тебя.
— А ту, другую, они не хотели признавать?
Она медленно покачала головой.
— Они ее так и не видели. Ни разу к ним в дом не явилась.
— А ты, выходит, осталась?
— А я осталась. Сперва отца, после мать похоронила.
— Муж приезжал на похороны отца?
— Приезжал, как же не приехать, отец ведь…
— А с тобой как, говорил?
Дуся помедлила, прежде чем ответить.
— О чем говорить, когда все как есть переговорено?
— А все-таки?
— Сказал, спасибо тебе, стариков не бросаешь…
— А ты бы ему сказала: «Не всем же родных бросать».
— К чему говорить? — Она пожала плечами. — Он и сам все про себя да про меня знал.
— А когда мать умерла, он приезжал?
— Нет, он тогда уже на фронт ушел. Месяца за полтора до того приезжал с матерью проститься.
— А с тобой?
— Меня дома не было, я на ферме была. Пришла, мама говорит: он приезжал, на войну его забирают.
— Тебе его жалко было?
— Жалко, как не жалеть. Он мне не чужой.
— Какая ты… — сказал он.
— Какая же? — спросила она.
Он не ответил. Его вдруг потрясла эта незлобивость, видимо, ненапускная, непритворная.
«Как бы я поступил на ее месте?» — подумал Корсаков.
Он еще не был женат. Были у него, само собой, девушки, в одну он страстно влюбился, мечтал жениться на ней, но случайно узнал, что он ей решительно не нравится и встречается она с ним только лишь из-за того, что рядом не было других, стоящих ребят.
И хотя она очень нравилась Корсакову, он порвал с нею, не захотел ни за что помириться, несмотря на ее телефонные звонки с просьбами увидеться, объясниться, понять ее, несмотря на письма и даже на одну телеграмму, в которой было слов никак не меньше чем на целых пятнадцать рублей (то-то, должно быть, посмеялись почтовые работники!), с бесконечными повторами вроде: «Дорогой любимый пойми меня неужели мы так и расстанемся вопрос дорогой любимый умоляю о встрече зпт пойми меня дорогой любимый тчк», ну и так далее.
Потом случались другие девушки, одна нравилась больше, другая меньше, он все не решался жениться, все думал: может быть, встретится самая необходимая, без которой нельзя, невозможно, немыслимо, а такая все не встречалась; мама говорила: «Ну и что с того? Тебе всего-то навсего девятнадцать, еще успеешь вкусить».