Она отвечала каждый раз одинаково:
— Дел много, невпроворот.
Но однажды он почти силой заставил ее сесть рядом.
— Постой, успеешь.
Она села, обхватила колени руками.
Свечка чадила, время от времени вспыхивали крохотные искры, освещая Дусины свежие, тугие щеки, блестящие глаза в широких веках, светло-русые волосы на висках.
— Кончится война, наверно, замуж выйдешь? — спросил Корсаков.
— Кто, я? — Дуся пожала плечами. — За кого выходить? Мужиков у нас в деревне раз-два, и обчелся.
— Ну, не всегда же так будет. Вернется кто-нибудь с фронта.
Она кивнула:
— Всяко, конечно, может быть. Вдруг подвернется кто-нибудь холостой-свободный.
— Вот видишь, вдруг и в самом деле. — Он внезапно ощутил непритворную зависть к тому безвестному холостому-свободному, кто однажды подвернется Дусе, удивился: «Да что это со мной? Влюбился, что ли?» Нарочно сухо спросил ее: — Как там, наверху, расскажи…
— Нечего особенно рассказывать…
— А все-таки?
— Все-таки? Немцы по избам ходят…
— Зачем?
— Кому что надобно. Кто курей или яйца ищет, кто еще чего…
Она явно недоговаривала. Корсаков приподнялся на локте:
— К женщинам пристают? Да? Скажи правду?
— Ну, пристают, — лениво ответила она. — И так бывает.
— И к тебе пристают?
Еще раз удивился сам себе: с тревогой ждет, что она скажет. А она сказала:
— Я лицо сажей мажу, платок надвину низко на нос, они думают, старуха старая…
Он чуть усмехнулся:
— Знаешь, я тебя поначалу тоже за старую старуху принял.
— Ну и что с того? — Голос ее снова зазвучал озабоченно, почти сердито. — Слышь-ка, сиди тихохонько, неровен час немцы застукают…
— И то правда… — Он улегся поудобнее на своем сеннике. — Буду тих и нем, обещаю тебе…
Как-то она спустилась к нему, сказала:
— Половина немцев двинулась куда-то, куда — не знаю.
— Но еще кто-то остался?
— А как же, конечно, остались.
Он вздохнул:
— Стало быть, мне еще долго томиться здесь. А ведь я, хочешь знать, уже здоровый.
— Так уж и здоровый? — усомнилась Дуся.
— Здоровый. Пора уходить, Дуся…
— Как знаешь, — сказала она негромко.
А вечером пришла снова, спросила:
— Когда думаешь уходить?
— Завтра рано утром.
— Тогда собирайся.
— Мне что собираться, — усмехнулся он.
Приподнялся, встал с сенника, стал рядом с нею. Вдруг ощутил себя здоровым, сильным, как и не был ранен вовсе. Будто ничего никогда с ним не случалось, ровным счетом ничего.
— Завтра рано утром, — повторил снова. — Больше ни минуты…
Она кивнула. Он обернулся к ней, положил обе руки на ее плечи. Долго, вдумчиво вглядывался в ее лицо, смутно белеющее в темноте, стараясь разглядеть выражение глаз. Но так и не сумел разглядеть. Подошел еще ближе, от нее пахло нетронутым, чистым снегом.
— Что, уже зима? Неужели так рано?
— Нет, — ответила она. — Просто снег раньше выпал и уже растаял.
Он рассеянно, думая совсем о другом, кивнул головой. Вот и наступил тот час, когда нам расставаться, надо уходить, конечно же надо пробиваться к своим, непременно дойти до своей части, чего бы это ни стоило, но в то же время жаль, как же жаль уходить от нее…
«Что это со мной? — спросил он себя. — Да что же это такое? Почему?»
И, уже не думая ни о чем другом, обнял ее, мягко, но настойчиво потянул к себе.
— Зачем? — только и спросила она; он не ответил, потянул ее к себе еще ближе, губами отыскал ее губы…
Потом она убежала, быстро, он не успел произнести ни слова, метнулась в сторону — и нет ее, как не было. А он заснул крепко, совсем как, бывало, в детстве, без снов, очень спокойно, словно никакой войны и в помине нет.
Она разбудила его рано, еще ночь была на дворе. В руках — миска щей.
— Поешь, — сказала, — пока горячие…
Он взял миску, поставил возле себя, но есть не стал, схватил Дусину руку, поднес к своему лицу.
Она не вырвала руку, только сказала еще раз:
— Ешь, пока горячие, тебе нынче в дорогу…
Он хотел спросить, не сердится ли она на него, не обижена ли, попросить у нее прощения, сказать какие-то самые на всем свете нежные слова — и молчал.
Она тоже молчала. Он опустил лицо в ее ладони, как бы окунулся в них, вдыхая чистый, слегка горьковатый запах молодой кожи…
Перед рассветом они вышли из дома. Темнота кругом, вдалеке угадывается лес, тот самый, в котором Дуся нашла его. Кое-где на ветвях деревьев слабо светлеет медленно тающий снег.
— Постой, — сказал Корсаков, — дай надышаться.
Стал рядом с калиткой, поднял голову к темному, беззвездному небу.