Бурёнкина… человечность
Високосный год в этой приозёрной, сверкающей на морозном солнце шиферными крышами деревушке начался с больших сугробов. А к последнему зимнему дню, который ныне прирос на целые сутки, они уже доходили до человеческого роста. В снежных шубёнках оказались деревья и заборы, дома, сараи и примкнувшие к ним огороды. Всё, что не могло шевелиться или не двигалось руками людскими.
– Хоть бы и ноне февральский прибыток не зробил для нашей жизни убыток, – оторвавши с настенного календаря предпоследний листочек месяца, шмыгнул носом и тихо вымолвил колхозный бригадир.
– А пошто таки мыслишки-то? – ухмыльнулась жена, собирая его на работу. – Ты вчерась, видать, в бражке соседской память свою утопил и ужо не помнишь прибытку прошлоразного.
– А чё это сразу «бражка»? – хмуро поглаживая чёрные с лёгкой проседью усы, глянул он на восходящее за маленьким окном солнышко. – То ж было воскресенье, корова у них отелилася.
– Вот-вот, ихнюю помнишь! А наша ровно чатыры года назад принесла тёлочку, котору сам ты и сдал в артельное хозяйство. Ужо забыл. А ешшо семейка твоя аж до пяток ребятишек за ту пору приросла… Так шта не гневи Бога, не накаркивай, Антон, и ступай до своих свинарочек красномордых.
Он тоже улыбнулся, словно вспомнил вчерашний застольный анекдот, махнул рукой и лязгнул за собой дверью. Но не прошло и минуты, как она распахнулась и в хате раздался непривычный шепоток.
– Слухай, ефросинья! Замусорила ты мне в понедельник да с утреца голову, и чуть не позабыл главное, – почти вплотную подошел он к насторожившейся супруге. – Булгахтерша по секрету сказала, шо какая-то сельсоветская комиссия затеяла обход партейцев из руководящего звена. Так шо поприбирай наконец свою церковную утварь с глаз подальше… ежели хошь, конечно, шоб я бригадирствовал и далее.
Она молча, как будто их подслушивает сама коммунистическая система борьбы с религией, согласно закивала и, выпроводив мужа, приступила к исполнению его «партейного» указания. Когда зашла в сарай, их белолобая Бурёнка уже готовилась к завтраку. Начиная работать челюстями, то и дело поглядывала в сторону озабоченной неожиданными мыслями хозяйки. Та с сопением взяла большую охапку всё ещё пряного с лета сена и вбросила в кормушку. едва корова пережевала пару его порций, как Фрося вытащила из-под фуфайки и вложила туда вызвавший у животного внимание бумажный сверток. «Что это ещё за гостинец?» – даже приостановивши жевательный процесс, подумало оно. Когда же шершавый и знающий толк в питании язык наткнулся на разной твёрдости бумагу, корова резко повернула свою морду в сторону хозяйки, вылупила глазищи и протяжно дважды замычала:
– М-м-му-у… М-м-му-у – зачем ты книжки мне какие-то подкинула?!
– Ой, Бурёнушка! – поняла её животный протест вышедшая из молчания женщина и почти прильнула в ласках к её каштановому окрасу. – Господи, прости, а ты, молочница наша, помоги… Помоги мне книжечки, календарики божественные эти сховать от злых людёв, а то пострадаеть кормилец-то семейный, и мы вместе с нём… – заглянула в коровьи глаза и, смущённо перекрестившись на лежащую перед обеими ими Библию, стыдливо шепотком добавила: – Схорони их тут, а… а я тебя зараз сочным силосочком побалую.
Пошла в другой отсек сарая, а Бурёнка подумала: «Говорит она как-то не по-нашенски, не по-коровьи… Могло быть, уговаривает так ласково, чтоб я просто спрятала все эти бумаги в себе». Вздохнула, словно пожала «плечами», и с шелестом заработала активно своими челюстями. Вернувшись с обещанным кормом, ефросинья успела увидеть лишь пустое корыто да проглотившую что-то корову, которая тут же потянула морду к стоящему рядом баку с водой.
– Так ты… ты… О Боженька, прости мени грешную! – только и произнесла хозяйка и тихонечко заплакала. «Чё уж тут терзатися-то, скотина и есть скотина», – вскоре подумала она и, махнув рукой на Бурёнку, направилась к выходу. Та же застучала рогами по перекладинам стойла и протяжно замычала. – Чё ты там ещё не съела, дура безбожная?! – неохотно обернулась озадаченная случившимся ефросинья.
«От такой же слышу», – подумала рогатая «собеседница» и ещё настойчивее стала мотать головой в правый дальний угол сарая, протяжно стараясь как бы по-женски выговорить:
– М-м-му-у-у… му-у… мешки там… мешки!
Хозяйка насторожилась, задумчиво поковырялась в своём с горбинкой носу и подумала: «Может, с её телёночком чё?» Подошла, а тот резво взбрыкнул и тоже уставился на белолобую мать. Она же почувствовала, что её всё ещё недопонимают, опять закивала мордой в тот угол и уже заревела чуть ли не женским матом: мол, иди же дальше, к мешкам, этакая рекордистка детородия.