Звук трубы наклонил длинные копья, на пути всадников встала сверкающая железом дуга. Лава остановилась перед смертоносной и непроницаемой дугой.
Через равные промежутки, пока успевал воин сосчитать до трех, следовали залпы железных стрел из рядов копейщиков. Ордынцы повернули и помчались к городским воротам. Конница Суздальца преследовала ордынцев, вбила их в ворота. Со стен сверкнула молния и грянул гром. Ворота затворились. Подъемные мосты поднялись и прилегли к стенам.
Громом убиты только двое, но раны получили многие. Странные раны. В тело впились мелкие камешки. Боброк приказал набрать камешков. В поле среди раненых ордынцев по его ж приказу отыскали двух ордынских сотников. Привели в шатер.
Боброк выложил на стол камешки и спросил, что это за оружие, почему гром мечет камни?
Ордынцы молчали.
Сотников вывели из шатра, им тут же отрубили головы. Ввели еще двоих ордынцев. Повалили на колени.
— Говорите! — негромко молвил Боброк.
И рассказали...
На стенах поставлены тюфенги. Привезли их из Самарканда от хромца Тимура. Тимур вывез секрет этого оружия из страны Хань.
Ханьские трубы лились из меди, их широкие жерла испускали огонь и гром, камни и куски железа вылетали недалеко, падали тут же и могли поразить воина только в упор. Арабские кузнецы вместо меди употребили железо. Медная труба была тонкостенной, с огромным жерлом. Железный тюфенг имел толстые стены и узкое жерло. Зелие взрывом выбрасывало заколоченный в жерло пыж, пыж толкал дробленые камни и куски железа. Если воин лез на стену, то ударом такого заряда его сшибало и рвало на куски.
— Я не уйду отсюда,— сказал Боброк,— пока не возьму несколько тюфяков.
Так слово «тюфенг» получило русское звучание из уст Боброка.
Весь город, как Тверь, острогом не стали обводить. Обвели острогом волжские ворота, подвели к ним возграды, большие пороки, мечущие шереширы, баллисты и катапульты. Супротив ворот подняли туры. В утро 14 марта начали метать шереширы, баллисты кидали бочки с горящей нефтью, пороки метали тридцатипудовые камни в ворота. Ворота выпали из петель. В городе занялся пожар. К ночи над городом встало дымное зарево, у стен таял снег.
Утром 15 марта вышел из ворот Махмет-Салтан и пришел к княжескому шатру. Приняли его Суздалец и Боброк.
— Почто пришли? — спросил Махмет-Салтан.— Даю откуп!
Приступ стоил бы многих русских жизней, а город ничего не стоил для Боброка, удержать город было некем, не оставлять же здесь пеший полк или стрелков.
Боброк потребовал 1000 рублей для конной дружины и 1000 рублей на пешую рать, и все тюфенги, что стояли на стенах.
Город пылал, в город летели шереширы. Махмет-Салтан дал откуп, и отдал тюфенги, и поклялся не воевать русскую землю.
Митрополит Марко с Синайской горы из Иерусалима и архимандрит монастыря святого Михаила в Иерусалиме отец Нифонт прибыли за милостыней в Москву. Митрополит Алексей спросил их, как они мыслят спасти греческую веру от натиска папистов и ислама.
Царьград, сиречь Константинополь, теснили латинские рыцари. Ныне же тюрки-османы отняли все земли византийских владык к югу от проливов и перешли на греческую землю, сужая кольцо захватов вокруг патриаршего престола, вокруг храма Софии, родоначальницы православной веры на Руси. На Русь ислам наступает из Орды, на Царьград ислам идет через проливы. Кто тот государь, который мог бы спасти истинную веру?
— А какая вера истинная? — вопрошал митрополит Марко.
Принимали посланцев митрополит Алексей и игумен Троицкого монастыря Сергий.
Сергий ответствовал митрополиту Марко:
— Не сей сомнений, брат! Ислам — вера кочевых народов, христианство — вера народов оседлых. Кочевые народы — разорители, народы христианские — созидатели.
Марко черен, горбонос, возраст его не угадаешь, речь книжника, черные глаза полны тоски.
— На нашей земле памятны крестовые походы латинцев. Как жгли, как резали, как насиловали и грабили... Они христиане?
— Ты не можешь того же сказать о русской церкви и о русских воинах. Велика и могуча была Русь князя Ярослава Мудрого, в иные страны грабить и жечь воинов своих он не водил!
Нифонт из греков. Молод, оповестил митрополита Алексея, что по весне ему минуло тридцать лет, что учен сызмальства грамоте, начитан в книгах древних писателей и скорбит об упадке патриаршего двора и власти патриарха в Константинополе, ибо второй Рим погряз в пороке, мздоимстве и душевной лености.