Долго дымился город после пожара «всех святых», тлели головни, погребенные под золой и пеплом, а в мытищинской сосновой роще стучали топоры плотников но звонкой сосне не в обхват. Рубили срубы. Срубят, пометят бревна, разберут и везут к городу.
Московский тысяцкий Алексей Петрович собрал горожан и отстроил на Боровицком холме княжьи хоромы. Князь возвратился в Москву, потянулись вслед бояре. Тысяцкий распорядился везти срубы в город, тягловым людям из княжьей казны давал деньги на обзаведенье, раздавал им из княжьей оружейной палаты оружие, собирал из горожан и посадских пеший полк.
Город надобно оборонять, как будто в этих действиях тысяцкого нет ничего необычного, но это только с первого взгляда. От Орды обороняться бессмысленно, это установилось с дальних времен. Тут и городовой полк не спасет. От соседей недостаточно разве княжеской дружины? Коли городу в осаду садиться, можно будет и горожан на стены позвать, а зачем же горожанам, черным и тягловым людям оружие в мирные дни? Не нравились эти действия тысяцкого московским боярам.
Дошло до бояр, что князь Иван через тысяцкого Алексея Петровича, человека для бояр чужого и опасного, заказал братчине оружейников клеить тугие луки, точить стрелы, ковать каленые наконечники. И заказ будто столь велик, что московская братчина оружейников поделилась заказом с владимирской братчиной, отправила часть заказа в Устюг. Появились у горожан, чуть ли не на каждого десятого, по самострелу с клееным тугим луком. И будто бы ищет князь Иван, кому дать заказ на стальные луки для самострелов.
У бояр опаска, не замыслил ли на них тысяцкий, сам из черных людей. Напомнили князю, что Симеон остерегал ставить Алексея Петровича тысяцким. Князь Иван не послушал остережения.
И еще беда. Ранее тягло раскидывалось меж черных людей, они несли все тяготы по укреплению города, по выплате выходов в Орду. Князь Иван объявил тягловым людям снисхождение: кому поослабил выплату, кого и совсем освободил, а на отстройку города обложил тяглом боярские дворы. Это совсем в обиду!
Род бояр Вельяминовых ведется от Протасия, что пришел служить еще первым московским князьям, стоял в Москве тысяцким. Из рода и не выпускать бы это звание, первое в городе, да вот князь Иван взял и назначил Тысяцким безродного Алексея Петровича по прозвищу Хвост.
Алексей Петрович вооружал горожан. Не на Орду ли вооружал? Случалось, что черные люди поднимались против ордынцев, тогда Орда надвигала рать. Вельяминовы рассуждали, что с ханами лучше жить в мире и давить свой черный люд, чем пасть под ордынскими копытами.
Василий Васильевич Вельяминов — человек в летах, спокойный. Умеет ждать. Сын его Иван молод, нетерпелив, торопится схватить, что почитает положенным, не ожидая. А ждать долго. Алексея Петровича уберут, так ему, отцу, место тысяцкого, а Ивану когда же? Под старость. Зачем почет и слава под старость? Сладки они смолоду. Тысяцкий — второй человек после великого князя в городе. Ивану грезилось в горячих и нетерпеливых снах, как он едет по городу на коне, а впереди гридни. Крик «Пади!», городской люд застыл в низком поклоне, а у боярских детей от зависти тускнеют глаза. Жадно он слушал, что старшие говорят о тысяцком, укоряя его заглазно в непочете, в опасной дружбе с черными людьми.
— Был уже один такой!— говаривал боярин Михаил, родственник Вельяминовых.— Князь Андрей Боголюб-ский. Всем взял — и мужеством и умом, а вот с боярами ошибся, потому и пришел ему конец!
— Долго ли кликнуть! У меня найдутся люди! — намекнул Иван.
— Цыц!— оборвал его боярин Михаил.— Молод еще! Тебе известно, кто извел Андрея Боголюбца? Слуги черные! Один Анбал, а другой Ефрем Моизич! На века прокляты убийцы!
Василий Васильевич огладил черную бороду, раздумчиво молвил басом, едва пошевелив мясистыми губами:
— Князь наш милостив... Вишь, рязанцы отхватили Лопасню, а он простил. Князь тишину любит, чтобы все было тихо! Сыска не любит!
— Князь не любит сыска, не он, так городские сотские на дыбу потянут! Кто будет молчать? А если побежит холоп к тысяцкому? Все холопы ему в глаза заглядывают! Холопский город строит!— ворчал Михаил.
— С холопами тут дело не делать!— заключил Василий Васильевич.
В Москву прибыл ханский посол Ирынчей, привез с собой торговых гостей сурожан. Хлопотал Ирынчей, чтобы купцы сурожане торговали по всему великому Владимирскому княжеству без взимания тамги, чтобы могли скупать товары не только на торге, а свободно бы ездили по городам и селам, держали бы русских посредников. Князь Иван знал, что торговля без тамги сильно ударит по тягловым людям, по мелким торговцам, заденет и купцов, побегут те из Москвы, с владимирских, суздальских и ростовских торгов потечет ручеек к соседям, в Тверь, в Рязань, в Нижний Новгород, соберутся ручейки в поток денег из Владимирского княжества. А как отказать? Ханский посол приехал с пайцзой, на пайцзе две стрелы, скорый посыльный хана. И ярлык при нем. И ордынские всадники при нем. Отказать нельзя, нужно бить челом великому хану, объяснить, что, если разорить торговлю в княжестве, уменьшится выход дани. Однако далеко до хана. Очень далеко. Пока посланный доедет, пока передаст челобитную, да еще вопрос, в чьи руки она попадет до рук ханских, да и кто ханом будет... А Ирынчей жмет неотступно.