— А про это, Богдан, даже думать не моги. Если человек раскаяться не может — значит, ад кромешный у него внутри, и тогда ему жизнь — точно мука смертная. И поделом.
— И откуда вы все это знаете?
Кремнев встал и сказал:
— Просто знаю, и все. Не бывает пропащих людей. Сам запомни и детям своим расскажи.
С этими словами он ушел. Богдан выждал положенный час и тоже отправился восвояси.
Он злился на себя, на Федора, но еще больше — на Прянишникову. Старая карга подстраховалась. Ей нужен человек, полностью замазанный, чтобы отмыться было невозможно. Ну что же, теперь она получила, чего хотела. Сама виновата. И убивать Богдан больше никого не будет. Даже если придется засветиться.
Потому что пропащих людей не бывает.
1920 год. Апрель.
Встреча была короткой. Курбанхаджимамедов сказал:
— Ты знаешь, кто такой Кошкин?
— Знаю, — махнул рукой бандит. — Безглазый такой, по уголовке главный. Смелый, говорят, сам на облавы выезжает.
— Он тут на собрании выступал, сказал, что пора раздавить бандитизм. Меньше мелите языками вашими по малинам. Сейчас у ментов по Питеру стукачей уйма. Ты только пукнешь, а в ментовке уже знать будут, в каком сортире. Придут и замочат.
— Хитры вы, конечно, суки легавые, с подходцами вашими, — ухмыльнулся Белка. — Но заточек у нас хватит для вас всех — всегда пожалуйста, наглотаетесь досыта.
— И что?.. Ты одного убьешь, а менты тебе вендетту объявят. И даже не спрашивай, что за слово, книжки читай. Загоняют тебя, как гончие зайца. Думаешь, если тебя в перестрелке шмальнут, кто-то из твоих расстроится, ответку с ментов потребует? Как же, держи карман.
— Вот все ты обидеть норовишь, на ответную грубость нарываешься!
— А ты брось хорохориться и слушай, что тебе умный человек говорит. Тритона нашли?
— Нет еще.
Поиски тритона в огромном городе измотали поручика сверх всякой меры. Иногда ему хотелось наплевать на все и смириться с потерей. В конце концов, у него уже имелся артефакт, которым поручик научился пользоваться довольно ловко, воспроизводя в одно мгновение до двух-трех разных воздушных сред, одну за другой. Для этого он даже стал нос затыкать, чтобы не отвлекаться на другие запахи. Он экспериментировал с различными средами, вплоть до откачки воздуха из замкнутого объема, чтобы научиться воспроизводить недостаток кислорода. Теперь он мог одурманить людей опиатами и травить хлором, вызывать аппетит изысканными ароматами и тошноту — зловонием. Чего еще желать?
Но возможности тритона по сравнению со скунсом были грандиозны. Зрелище, когда из пустого пространства на песок одна за другой сыпались золотые монеты, по сей день оставалось самым ярким в жизни Курбанхаджимамедова. Он решил подождать до лета. Если к этому времени тритон не отыщется, поручик просто ограбит Эрмитаж и уйдет за кордон.
1920 год. Две незнакомки.
Наблюдать издалека за девушками Богдану приходилось только в отрочестве, когда он подглядывал за купальщицами. Было то волнующим и сладким приключением, и, наблюдая за Евой Станиславовной, Богдан все время думал — интересно, а занавески на окнах дома у нее есть?
Сначала Перетрусову казалось, что Сергей Николаевич ошибается. Ну как эта серая мышка может нравиться? Сутулится, голову в плечи втягивает, ходит, будто гимназистка-дурнушка, — быстрым шагом и смотря под ноги, прижимая к груди портфель. Ни кожи, ни рожи, одежка плохонькая. Как такая может преобразиться?
Но задание есть задание. В пять вечера музей Революции закрылся, и Перетрусов вышел оттуда на площадь, ожидая Еву.
Ева сначала отправилась на Гороховую, и Богдану прошлось пройти за ней всю улицу, держась на почтительном расстоянии, до Семеновского плаца. Там по Загородному проспекту Ева перебежала на Звенигородскую. Когда они дошли до набережной Обводного, Перетрусов начал подозревать, что эта местность ему становится знакома. А уж когда девушка свернула на Лиговскую, Богдан понял, что Кремнев имеет чутье посильнее, чем петух. Желая проверить себя, Перетрусов обогнал Еву и вырвался далеко вперед, свернул на Расстанную, добежал до Тамбовской, нырнул за угол и встал перед доской с объявлениями.
Ева появилась через пару минут, перебежала на четную сторону Тамбовской и нырнула в первый же подъезд углового дома.
В доме, у которого стоял сейчас Богдан, раньше жил Скальберг. Хотя какое там — раньше, и девяти дней не прошло. Таких случайностей точно не бывает.
Богдан не стал бежать вслед за Евой. Он уже чувствовал, что барышня со Скальбергом были как-то связаны и, скорей всего, жили окно в окно. Перетрусов внимательно рассматривал фасад дома, в котором обитала Ева, и взгляд задержался на узком, закругленном сверху окошке на третьем этаже, с распахнутой форточкой. Оно.
Богдан зашел в подъезд Скальберга и поднялся на чердак. Слуховое окно, выходящее на улицу, было всего одно. Перетрусов выглянул. Отличный обзор, хотя не без помех — окно барышни оказалось завешено кисеей. Сквозь полупрозрачную ткань видно было, как кто-то ходит в комнате.
— Эй, ты че здесь? — окликнули Богдана, и он вздрогнул.
Сзади стояли два подростка, лет по пятнадцать.
— А вы че? — спросил он как можно строже.
Подростки переглянулись, и один из них сказал:
— Ха, Серый! Он тут тоже сеансы ловит!
— Чего? — растерялся Богдан.
— Да ладно, не морщи портрет, че мы, не понимаем, што ли? — покровительственно сказал догадливый. — Пусти, дай людям позырить.
Парочка деловито потеснила ничего не понимающего Богдана у окна.
— Доставай, — велел Серый.
Догадливый вынул из-за пазухи театральный бинокль и приставил к глазам.
— Ну, че? — спросил Серый.
— Погоди, щас солнце уйдет.
— Да оно уже ушло, я и так вижу.
— Не мешай.
Богдан проследил, в каком направлении смотрит догадливый, и довольно ухмыльнулся.
На втором этаже в окне без штор видна была оттоманка, на которой кто-то возился. Вот какие сеансы имели в виду пацаны.
— Ну, Васька, дай, дай посмотреть!
— Да на, смотри. Все равно пока ничего интересного. — Васька разочарованно протянул бинокль Серому.
Пока Серый, пуская слюну, подсматривал за обжимающейся парочкой, Васька критически осмотрел Богдана и сказал:
— А тебе че, платить нечем?
— Не понял.
— Да ты ваще какой-то непонятливый. Ну мы-то с Серегой понятно, нам нельзя еще, но ты-то вполне можешь.
— Чего могу?
— Ну ты же как-то про хазу Манькину узнал.
— Там че, притон, что ли? — глупо хихикнул Перетрусов.
— А ты не знал? — удивился в свою очередь Васька. — А зачем тогда пришел?
— Да у меня это… зазноба… слушай, дай в бинокль посмотреть?
— Ага, как же! Мы тебе бинокль, а ты его зажилишь.
— Я могу и отнять, между прочим. Но не буду. А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что пролетарии должны друг друга выручать. Ну не будь жмотом, дай посмотреть. А я тебе завтра карточки с голыми бабами принесу.
— Врешь! — в один голос сказали пацаны и уставились на Богдана с восторженным недоверием.
— Зуб даю!
— Серый!
Серега сразу отдал бинокль Богдану. Перетрусов приставил окуляры к глазам и нашел нужное окно. Однако, даже настроив оптику, сквозь кисею почти ничего не увидел. Кто-то продолжал ходить по комнате, то присаживаясь на край кровати, то снова исчезая в глубине.
— Ну, че, голая?
— По шее дам. И туда смотреть не смейте, ясно? Узнаю — уши оборву.
— А говорил — пролетарий.
— А ты бы хотел, чтоб на твою зазнобу пялились?
Васька почесал нос.
— Нет, наверное. Что мое — то мое.
— То-то.
Вдруг кисейные занавески взметнулись и опали. Значит, дверь открывалась. Вышла?
— Так, пацаны, я побежал.
— Эй, а бинокль?
— У, зараза. — Богдан метнулся обратно и отдал Ваське бинокль.