На ней не было трусиков. То есть, под юбкой она была голая.
Совершенно голая.
— Я подумала, зачем нам эти проблемы, — прошептала Наташа.
И уткнулась лицом в его плечо.
Сашка молчал.
— Я бесстыжая, да? — тихо спросила Наташа.
— Нет. Люблю тебя.
— А я тебя.
— Знаешь, что?
— Что?
— Ты мне снишься по ночам.
— Да? И как я тебе снюсь?
— Сны мои, увы, не для детей до шестнадцати…
— Бессовестный! А ну рассказывай.
— Я же сказал — до шестнадцати. Тебе нет шестнадцати?
— В июле будет.
— Вот в июле и приходи. Расскажу.
— Негодяй! Граждане! Этот негодяй совратил девушку до шестнадцати! Он должен ответить перед законом!
— Если ты будешь так кричать, и правда менты прибегут.
— Пусть прибегут. Товарищи менты! Все сюда!
— Они арестуют прежде всего тебя.
— Почему?
— Потому что ты без трусиков.
— Я скажу, что ты их у меня спер.
— Не жить мне на этом свете.
— Жить. Жить. Только сон расскажи.
— Что рассказывать? Я же сказал, до шестнадцати.
— Ну, ладно. Недолго осталось.
— Недолго.
Сашка погладил ее ногу. Перевел пальцы на внутреннюю сторону бедра. Потрогал курчавые волосики ее лона. Коснулся щелочки. Наташа стиснула ноги. Ага, здесь нужен поцелуй. Эта игра была ими уже хорошо освоена. И Сашка впился в Наташины губы. Он почувствовал, что девушка отвечает ему, она жарко вздохнула, когда его язык скользнул по ее зубкам. И коснулся ее языка. Через минуту Сашкину ладонь больше не сжимали. Наташины бедра слегка раздвинулись. И Сашка вновь стал трогать ее там, где было влажно. Это был сплошной кайф. Сплошной. Никаких сил терпеть больше не было.
— Сядь на меня, — хрипло произнес Сашка, нащупывая в кармане пакетик.
Наташа словно ждала этих слов. Сашка радостно ощущал, что она голенькая и его движениям ничего не мешает, и его проникновение в нее было каким-то особенно сладостным и полным. Наташа уткнулась лицом в его плечо и тихо, сдавленно стонала, двигаясь в такт его сильным, глубоким толчкам.
Теперь, когда они шли во двор школы, Сашка испытывал какое-то неземное чувство. Ему казалось, что в нем дрожит какая-то особая струна от одного осознания, что на Наташе нет трусиков.
Вот, значит, как ей нравится их близость!
Она из-за этого даже трусы не надевает!
Но однажды идиллия прервалась.
Он привычно потянул ее к себе на колени, но Наташа резко уперлась.
— Что такое?
— Нам нельзя.
— Почему? — глупо спросил он.
И тут же понял.
— Прости дундучка. Ну, а на коленях у меня можешь-то посидеть?
— Только боком.
— Хорошо — боком.
— И ты меня там не трогай.
— А может, я хочу узнать, какие у тебя прокладочки.
— Кончай издеваться.
— Хорошо, не буду.
Они долго сидели молча, целуясь жарко, взасос.
Он расстегнул ей лифчик и осторожно ласкал ее грудь.
— Наташа.
— Что?
— У тебя такая грудь…
— Какая? Очень маленькая, да?
— Нет. Как раз по моей ладони.
— А я думала, тебе нравится большая.
— Твоя нравится.
— А мне нравишься ты.
— Наташа.
— Что?
— Ты знаешь, есть такие дни, когда можно не предохраняться.
— Знаю. Ну и что?
— Ты мне скажи, когда будет такой день.
— Зачем?
— Я не буду надевать эту резинку.
— Ты что! Нельзя!
— В том-то и дело, что можно.
— Но зачем тебе это?
— Не знаю. Но мне хочется…
— Что?
— Кончить в тебя.
— Зачем? Разве так — плохо?
Не мог же Сашка сказать, что плохо. Иначе сразу возник бы вопрос, откуда он знает, что без презерватива лучше. Ведь он соврал Наташе, сказав ей, что она у него первая.
— Не знаю. Но мне хочется…
Он не мог подобрать подобающего выражения.
— Излиться в тебя, — сказал он наконец.
— А если без этого? Зачем тебе это?
— Мне кажется, только тогда у меня будет чувство полного обладания тобой.
Во какую умную мысль он родил.
— А так — нет такого чувства?
— Нету. И потом, говорят, это полезно. Для девушек.
— Саша, но я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Если я залечу, то я… Ты не представляешь, как это страшно.
— Что «страшно»?
— Даже думать об этом страшно.
— Что тут думать? Это дни такие, что залететь нельзя в принципе.