Я поднял «броник» и расправил. В нём отчётливо выделялась вмятина в области груди, почти рядом с сердцем.
– Судя по всему, вот она – причина, по которой Алмаза считают заговорённым. Тяжёлая, зараза! Килограммов де… то есть фунтов двадцать будет. Каждый день такое не потаскаешь, но на важных операциях поносить можно. От пули, конечно, спасло, однако пара рёбер у него гарантировано сломана, – задумчиво протянул я.
– Что, опять искать врача? – вскинулся Леонов.
– Возможно, – протянул я. – Думаю, Алмаз сейчас через раз дышит, так что врачебная помощь ему будет очень кстати.
Можно, конечно, снова напрячь Викентия Викентьевича Смородина, но… не факт, что Алмаз обратится к нему. Однако проверить эту версию придётся.
И тут же в голове у меня промелькнуло такое, от чего возникло жуткое желание расстрелять самого себя, причём три раза.
Как я мог забыть эту историю?! Почему она вылетела у меня из памяти?! Даже конфликт с Кравченко, отнимавший у меня уйму времени, нервов и сил – недостаточный повод оправдать такое головотяпство.
И вроде бы двадцать с хвостиком – ещё рановато для старческого склероза…
Я вспомнил своё первое появление в Рудановском отделении милиции, стычку с Митрохиным – приспешником тогдашнего начальника подотдела губрозыска Филатова. Митрохин сначала решил, что я пришёл к нему от Алмаза, потом всё же понял ошибку и попытался меня убить. К его несчастью, я стрелял лучше.
Где-то в коридоре хлопнула дверь, послышался грохот сапог. Через секунду появился ещё один «персонаж» – тучный милиционер из тех, что поперёк себя шире.
– Бекешин, Юхтин, я не понял – что за херь тут происходит?! – заговорил он.
Его квадратный подбородок, казалось, составляет с толстой шеей одно целое, будто голову прямиком прилепили к туловищу.
Тут он увидел меня, револьвер в моих руках и сразу попятился назад.
– Не дёргайся! – приказал я. – А ну, руки в гору.
– Не надо, мужик, – забормотал тучный милиционер, поднимая лапки кверху. – Тебя к нам Алмаз послал, да?
Меня эта фраза жутко заинтриговала, и тогда я слегка кивнул.
Похоже, в представлении этого толстяка, только люди Алмаза осмелились бы на подобное поведение в стенах отделения милиции. Кто я такой, чтобы его разочаровывать?
Он облегчённо вздохнул.
– Так и знал, что из-за этого аптекаря разборки начнутся.
– А ты догадливый, – хмыкнул я, поигрывая револьвером.
– Шпалер убери, а? – попросил он.
– Обойдёшься, – отрицательно мотнул головой я.
– Тогда дай хоть руки опустить – неудобно же, затекают!
– Неудобно спать на потолке – одеяло падает.
– Блин, ну ты что… У нас ведь с Алмазом всё ровно. Это старый начальник чудил. По его приказу аптекаря трясли, чтобы он Алмаза сдал. Но ты же сам знаешь, что Токмакова больше нет.
– Знаю, – снова кивнул я и спросил как бы между прочим:
– Аптекаря этого как зовут?
– Так Гутман же, – улыбнулся толстяк.
Гутман-Гутман… Не знаю, как на него вышел Токмаков, но, видимо, не зря. Иначе бы не было этого убийства, в котором оказался напрямую замешан Филатов.
Потом, в круговерти событий, я совсем упустил из виду фигуру этого аптекаря, за что нет мне прощения.
Что, если Алмаз кинется к Гутману за помощью? Ведь это же логично: где аптекарь – там лекарства и связи, особенно медицинские.
– Вот что, Пантелей, – мне было трудно говорить из-за нахлынувшего приступа стыда, – срочно возвращаемся в город. Знаешь такого аптекаря – Гутмана?
– А как же, – несколько удивлённо ответил Леонов. – Да и вы его аптеку должны были видеть. Недалеко от нас. Только цены там кусачие, товарищ Быстров.
– Хрен с ними, с ценами. Не в них дело. Берём этого Гутмана за жабры и начинаем крутить по полной. Думаю, он должен знать про Алмаза всё и даже больше…
– Товарищ начальник, – обалдело протянул Леонов. – А откуда этот Гутман всплыл? Что, какая-то оперативная разработка, о которой я не в курсе?
– Скорее недоработка, причём моя, – удручённо признался я.
– Ф-фух! – радостно выдохнул он. – А то я было решил, что вы мне не доверяете! Аж камень с души упал.
– Можешь успокоиться, – улыбнулся я. – Тебе я как самому себе верю.
– Приятно слышать, товарищ Быстров, – переменился в лице Леонов. Из обиженного оно стало простодушно-довольным.