Веймарская конституция оставила Пруссию в качестве одного из государств германской империи. Известно, что и некоторые другие положения Веймарской конституции противоречили интересам развития демократии. Так, например, её 48-й параграф, предусматривающий предоставление президенту чрезвычайных прав, впоследствии открыл путь к установлению гитлеровской диктатуры. Однако, как справедливо отметил В. М. Молотов на Московской сессии Совета Министров иностранных дел, Веймарская конституция впервые в истории Германии сделала значительный шаг вперёд на пути к установлению демократических порядков в стране. Она предоставила народу такие демократические права, которые никогда в прошлом не знали ни Германия, ни, тем более, Пруссия. Она предоставила право свободной деятельности демократических партий, профессиональных союзов, других демократических обществ и организаций, право свободы печати, собраний и т. д. Она предоставила известную автономию землям, а также возможность демократического устройства на их территориях в рамках единого германского государства. Вот почему В. М. Молотов указал, что, разрабатывая основы будущего государственного устройства Германии, из этой конституции можно взять то, что в ней есть полезного, и внести в неё необходимые улучшения. К тому же сама жизнь внесла существенные коррективы в принципы Веймарской конституции, касающиеся вопросов государственного устройства Германии. Принятое Советом Министров иностранных дел решение о ликвидации прусского государства, разумеется, вносит серьёзные изменения в ту административно-политическую структуру германского государства, которая предусмотрена была Веймарской конституцией.
В период действия Веймарской конституции формальное и административно-политическое положение Пруссии в составе германского райха несколько изменилось. Пруссия уже не имела коронованного возглавления, общего с германской империей. Её министр-президент не был рейхсканцлером, а имперский министр иностранных дел не входил в состав прусского кабинета. Партийное лицо прусского кабинета также несколько отличалось от общегерманского. В его составе обычно находились партии так называемой Веймарской коалиции (социал-демократическая партия, демократическая партия и католический центр), в то время как имперские кабинеты заключали в себе представителей крупнокапиталистической «народной партии» и реакционной партии буржуазно-юнкерского империализма — германских националистов.
На этом основании некоторые германские деятели, пытающиеся оправдать планы федерализации Германии, приходят к выводу, что в период Веймарской конституции роль Пруссии якобы значительно изменилась: если раньше прусское государство являлось оплотом юнкерской реакции, то впоследствии она стала оплотом демократического лагеря во всей Германии. Сторонники этой точки зрения в качестве доказательства ссылаются на то, что после ноябрьской революции 1918 года силы реакции в течение всего дальнейшего периода гнездились в Баварии. Они указывают, что в Баварии началась организация полулегальных военно-фашистских формирований и что в Баварии Гитлер начал готовить фашистский переворот.
Конечно, наряду с Пруссией нельзя недооценивать и Баварию в качестве одного из бастионов реакции и оплотов феодальных, сепаратистских тенденций германской истории. В силу известной социальной и экономической отсталости Бавария стала наиболее удобным пристанищем для всей германской реакции, и в частности прусской. После того как там укрепилась власть открыто реакционного типа, прусские милитаристы, и среди них генерал Людендорф, поселились в Баварии. Вскоре они начали поддерживать гитлеровское движение, предоставляя ему и средства, и кадры, и политический опыт. Всё это, однако, вовсе не означает, что прусское государство превратилось тем самым в очаг демократии. Правда, демократическое движение в Пруссии продолжало нарастать, в особенности в наиболее промышленных районах — в Берлине и в рейнско-вестфальских промышленных округах. Это происходило, однако, вовсе не потому, что в Пруссии сложились какие-либо исключительные обстоятельства, благоприятствовавшие росту этого движения. Прусская полиция, находившаяся в руках социал-демократов, так же расстреливала рабочие демонстрации, как и реакционное правительство в Тюрингии или Баварии. Главное же заключается в том, что прусское правительство ни в малейшей степени не затронуло тех экономических позиций прусских феодалов-юнкеров и крупных магнатов промышленного и финансового капитала, которые составляли основу их господства не только в Пруссии, но и во всей Германии. Эти реакционные силы, опираясь на свою экономическую мощь, продолжали культивировать прусские традиции и в армии, и в политике, и в области социальных отношений. Приноравливаясь к новому времени, они прибегали к неслыханной дотоле демагогии. Такова была политическая и «идейная» атмосфера, в которой Освальд Шпенглер родил свою книгу «Пруссачество и социализм», а Гитлер окрестил свою партию средневековой реакции «национал-социалистской».