Если Пруссия оставалась господствующей силой в Германии, то наиболее реакционные элементы — юнкерский и крупнокапиталистический классы — оставались господствующими в Пруссии. Это достигалось не только тем, что в их руках концентрировались основные богатства страны как в сельском хозяйстве, так и в промышленности, но и тем, что им удалось в течение долгих десятилетий удержать старую прусскую систему избирательного права. В отличие от общегерманской избирательной системы, основанной на всеобщем избирательном праве для мужчин, выборы в прусский ландтаг происходили по трёхклассной системе, в зависимости от размеров налогов, уплачиваемых избирателями; к тому же сохранялось открытое голосование и крайне устарелое деление страны на избирательные округа. Прусская административная машина и полицейский режим при этом, как правило, добивались такого положения, при котором процент голосующих избирателей никогда не составлял больше одной трети избирателей. В результате этой механики реакционная партия прусских консерваторов, собирая на выборах, например, всего 17 % голосов, захватывала добрую половину всех депутатских мест. В то же время социал-демократы, однажды сумевшие, несмотря на трёхклассную систему выборов и открытое голосование, получить голоса 24 % избирателей, провели в прусский ландтаг только 7 депутатов. Таким образом, ландтаг, который на две трети состоял из юнкерско-буржуазных и бюрократических элементов, являлся сборищем прусской реакции. Прусские реакционеры опирались на ландтаг и тогда, когда считали нужным начать борьбу против выбранного несколько более демократическим путём общегерманского рейхстага. Маркс справедливо характеризовал государственный строй опруссаченной Германии как «обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками, уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»[4].
В начале XX века германский империализм, выросший на старых прусских милитаристских традициях, уже потрясал в Европе «бронированным кулаком». Когда полковник Хауз, личный друг и доверенное лицо президента США Вильсона, накануне первой мировой войны приехал в Германию, он был поражён тем, что ему удалось там увидеть и услышать. Милитаризм, как страшное чудовище, своими щупальцами охватил все стороны немецкой жизни, и воображение Хауза никак не могло постигнуть, во что превратилась опруссаченная Германия. «Положение исключительное, — сообщал он из Берлина в секретном письме президенту Вильсону. — Это милитаризм, дошедший до полного безумия… В один прекрасный день произойдёт ужасный катаклизм». Ознакомившись с положением вещей, Хауз сделал попытку предупредить назревающий взрыв. Принятый в Потсдаме, в этой цитадели старого пруссачества, в Сан-Суси, резиденции прусских королей, — в знаменитом зале, стены которого были выложены морскими ракушками («пожалуй, самая безобразная в мире комната», заметил о ней тогда американский посол Джерар), Хауз осторожно повёл разговор о том, не согласится ли кайзер подписать «пакт Брайана», предусматривающий арбитраж и годичный «период для остывания» до того, как могут быть начаты военные действия. Однако ни кайзер, ни военный министр генерал фон Фалькенгейн, ни другие представители прусского генералитета никак не могли понять, чего, собственно говоря, от них хочет посланец американского президента. В тот момент их интересовал совсем другой вопрос: почему Хауз, не будучи военным, носит звание полковника? Большую часть времени Хаузу пришлось потратить на то, чтобы объяснить этим пруссакам, что он полковник «не настоящий, в европейском смысле слова, а, как у нас в Америке сказали бы, полковник в географическом смысле». Но руководители прусской военщины никак не могли понять основы американской военной системы, и поскольку они считали, что имеют дело с таким же полковником, каких было много в Пруссии, то без конца говорили с ним об армейской технике. Когда же Хауз настоял на том, чтобы обсудили его дипломатическое предложение о предотвращении назревающей войны, кайзер ответил ему: «Германия никогда не подпишет такого договора. Наша сила в том, чтобы быть готовыми вступить в войну без предупреждений. Мы не откажемся от этого преимущества и не дадим нашим врагам времени подготовиться». В этих словах заключалась политическая доктрина, выросшая на старых прусских традициях. Впоследствии на этих традициях генерал Людендорф, один из типичных представителей прусского милитаризма в империалистской Германии, создал доктрину «тотальной войны». В период Веймарской республики эти традиции поддерживались в рейхсвере. Его создатель генерал фон Сект говорил: «Государство — это армия». Так на прусской основе складывалась идеология немецкого фашизма.