— Я не смогу жить в России, — печально произнесла Рамона, поправляя растрепавшуюся от вечернего бриза и выгоревшую за лето светлую челку. — Русские — это совсем другие люди, практически ни чем не похожие на эстонцев.
— Но ведь со мной ты этого не замечала!..
— Валерочка, ты — не все. Я несколько раз была в Москве и Ленинграде, и каждый раз мне хотелось как можно быстрее убежать из этих грохочущих и кишащих народом мегаполисов, где у большинства людей, ты уж не обижайся, нет ни малейшего понятия о культуре. Я представляю, насколько трудно там живётся по-настоящему образованным и воспитанным людям.
Эти слова двадцатилетней девушки, произнесенные еще во время правления потенциального «политического покойника» Константина Устиновича, честно говоря, задели мое самолюбие и неосознанную гордость за «великий русский народ». Так мы и расстались, без каких бы то ни было обещаний и клятв в вечной любви. Ту ночь я провел у себя в гостинице, где за весь отпуск ночевал едва ли три-четыре раза, и все никак не мог заснуть, поражаясь отношению молодой эстонки к русским и иже с ними. На следующее утро я, как бы между прочим, по дороге на автовокзал прошел мимо небольшого, утопающего в зелени домика Районы, где она жила вместе с бабушкой и где я провел, наверно, самые счастливые минуты и часы своей жизни.
Загорелая светловолосая девушка спокойно и размеренно поливала из прозрачного синтетического шланга многочисленные клумбы с цветами. Разлетающаяся на миллионы мелких брызг струя воды в этот утренний час напоминала внезапно ожившую радугу… Я постоял несколько минут в тени растущей возле дома плакучей ивы, посмотрел на Району все еще влюбленным взглядом, а потом быстрым шагом направился в сторону уже принимающего пассажиров междугородного автобуса.
Спустя неделю после своего приезда в Москву, на одной из вечеринок, куда меня пригласили друзья-офицеры, я познакомился с Мариной. Не знаю, что тогда руководило мной, но уже через три дня я сделал ей предложение, а перед ноябрьскими праздниками она стала моей официальной женой. После проведенного в объятиях Рамоны отпуска я уже просто не представлял себя без постоянно находящейся рядом женщины. Мне нужно было ежедневно ощущать ее присутствие в доме, без которого жизнь вдруг стала казаться серой и невыносимо скучной. Впрочем, Марина осточертела мне уже через полгода, и я без малейшего сожаления отправил ее к сдувающему с нее пылинки очередному воздыхателю. А от Рамоны я получал на каждый день рождения открытки с пожеланиями счастья, здоровья и успехов в личной жизни. Так продолжалось два года, затем все оборвалось. И вот ровно месяц назад я снова обнаружил в своем почтовом ящике красочную почтовую карточку с теперь уже заграничными, эстонскими марками… И так же, как раньше, ни малейшего намека на что-то более значительное — обычные поздравления. Но каким-то шестым чувством я понял — она меня ждёт…
Спустя час после того, как «Волга» Березовского высадила меня возле ближайшей станции метро, я уже сидел в автобусе Санкт-Петербург — Таллин и думал о предстоящей через несколько часов встрече.
Равномерный гул двигателя и накопившаяся усталость сделали свое дело — автобус еще не успел выехать за пределы Ленинграда, а я уже спал, не обращая никакого внимания на сидящего рядом со мной мужика с белым, как поросенок, бультерьером на коленях.
Позади у меня был самый трудный и самый сумасшедший день в моей жизни.
Глава третья
Сразу же, как только я сошёл с автобуса в самом центре Пярну, бросилось в глаза поразительное запустение и неизвестно куда исчезнувший лоск некогда популярного курорта. Несмотря на то, что еще не закончился отведенный лету срок и яркое солнце располагало к проведению свободного времени именно на пляже, загорающих почти не было. Пляж находился всего в нескольких десятках шагов от остановки автобуса Таллин — Пярну, так что я первым делом поспешил именно к морю.
Что я надеялся там увидеть? Такие же, как семь лет назад, жизнерадостные лица отдыхающих? Или толстую эстонку, кричащую во всю глотку при виде случайно оказавшегося в обители нудистов мужчины в красньк шортах и десантной майке? А может быть, я хотел, чтобы меня, прямо как раньше, коснулась своей горячей ладошкой незнакомая светловолосая девушка? Ни на один из задаваемых самому себе вопросов я не мог найти точного ответа. Но ноги сами несли меня на место нашей первой встречи с Рамоной.
Конечно, её там не было. Там вообще никого не было, если не считать мальчишек, гоняющих полусдувшийся футбольный мяч. Я аккуратно смахнул со вкопанной в песок скамейки крупицы песка и сел, внезапно почувствовав свинцовую тяжесть в ногах. Сильный ветер с моря обдувал мне лицо и трепал короткие волосы, уже кое-где просвечивающие неизвестно когда высыпавшим серебром седины. Я уже не тот, что семь лет назад… Конечно, сорок — это не шестьдесят и даже не пятьдесят, но тогда, сразу после Афганистана, я чувствовал себя более молодым, более энергичным. Как поется в популярной песне: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят…» Позади война, служба Родине и любовь. А впереди?.. Если б знать! Судя по последним событиям — ничего хорошего. По крайней мере, если я не приложу для этого все свои силы, без остатка.
Я подошел к знакомому дому, все так же, как и раньше, утопающему в зеленых кронах деревьев, и в нерешительности остановился перед калиткой, за которой тянулась к дому выложенная красивой декоративной плиткой узенькая дорожка. Я стоял, переполняемый внезапно нахлынувшими чувствами, и на какое-то время даже забыл обо всех, казавшихся дурным сном, событиях последних двух суток. Я, как завороженный, смотрел на выцветший и постаревший от времени, солнца, снега и дождя гамак, на котором мы вместе с Рамоной лежали под сверкающим яркими звездами ночным небом и думали о том, что, оказывается, совсем не правы те, кто считает, что нет в жизни настоящего счастья.
Неизвестно, сколько я так простоял бы в оцепенении, не решаясь толкнуть калитку и сделать всего один-единственный шаг навстречу своей судьбе, если бы не почувствовал, что кто-то тихо остановился за моей спиной. Одолеваемый смутным предчувствием и волнением, внезапно охватившими все мое существо, я обернулся.
Это была она. Прямо на меня смотрели глубокие, как море, и голубые, как небо, глаза. За семь лет она почти не изменилась. Только мелкие, как черточки, морщинки пролегли возле уголков губ и под глазами. Только строже и тверже стали черты лица. Только короче — волосы и солидней — прическа. А в остальном передо мной стояла, казалось, та же двадцатилетняя девчонка, гордая и веселая одновременно. Та, которую я когда-то любил просто до одурения.
— Здравствуй, капитан, — улыбка промелькнула и погасла на лице Рамоны. Я сразу же заметил, что акцент у нее стал более сильным и резким. Вероятно, за прошедшие годы она мало практиковалась в русском. — Я почему-то думала, что ты приедешь именно сегодня… — Похоже, она несколько смутилась, потому что сразу же отвела глаза в сторону.
— Правда?
— Даже не знаю, почему…
— Ты все такая же красивая и такая же молодая, как раньше. Хотя, это же я старею, а ты ещё только взрослеешь. Тебе ведь всего двадцать… пять, — умышленно соврал я, — а мне уже сорок.
— А ты все такой же врунишка, как и был, — прикинулся, будто не помнишь, сколько мне лет! — с шутливым укором ответила Рамона. — Ладно, чего стоишь, забыл, как открывается?
— Нет.
— Тогда двигай! — И она подтолкнула меня в сторону калитки. Впрочем, калитка — это не совсем правильно. Калиткой называется то, что открывают в заборе деревенского дома в Рязанской области. Здесь же — маленькая дверца в аккуратном, выкованном опытным кузнецом металлическом заборе, где вместо вертикальных и горизонтальных прутьев причудливые цветы и даже птицы. Папа Рамоны, много лет назад построивший этот дом, отличался определенным вкусом, который выражался практически во всем. Когда я впервые пересек порог этого дома, то несколько минут ошарашенно озирался на лепные гипсовые украшения под потолком и на развешанные вдоль стен картины эстонских и финских художников. Потом ничего, привык.