Еще один автобус, еще одна поездка в глубь острова. На Уайлде были голубой гернсийский свитер, джинсы и ботинки на резиновой подошве. Он выглядел как обыкновенный яхтсмен, обветренный и бесконечно уверенный в том, что завтрашние проблемы будут не сложнее сегодняшних.
Было двадцать одна минута третьего, и утренний намек на барбадосское солнце прошел. К юго-востоку собирались тяжелые облака. Будет гром и сильный ветер, прикинул Уайлд. Он сошел с автобуса ш спустился вниз по узкому проулку в одну из нескольких долин, удивительным образом притаившихся в центре острова. Двое маленьких мальчишек появились с поля рядом и пронеслись мимо, за ними с лаем мчался терьер.
Он подошел к полудюжине бунгало, которых спасали от однообразия чудесные садики. Весна — лучшее время для гернсийских садов, когда повсюду раскрываются люпины и азалии, а властвуют надо всем нарциссы. К октябрю уже чувствовалась некоторая усталость, ощущение второй половины жизни, предощущение грядущего упадка. Но садоводство — самое популярное времяпрепровождение на Гернси, и лужайки все еще сверкали зеленью, а гортензии обещали аромат своих влажных белых и розовато-лиловых цветущих шапок. Уайлд подумал, станет ли он тоже любителем-садоводом, когда отойдет от дел. У него не было особого дара выращивать цветы, и все же он считал, что создавать, а не разрушать могло бы быть очень приятно.
Он толкнул скрипучие белые ворота и захрустел по покрытой гравием дорожке. Питер Рэйвенспур реконструировал фермерский дом шестнадцатого века. Глядя на зеленые поля и оранжереи, невозможно было представить, что море окружало дом на расстоянии менее двух миль. Уайлд стоял под норманнской аркой, которая вела в цветник, и разглядывал огромные гранитные блоки и красную черепичную крышу. Каждый раз, приезжая сюда, он думал, как, должно быть, был прекрасен этот дом, когда стоял в одиночестве, царя надо всем, что охватывал взгляд, до того, как бунгало начали пробивать себе место вдоль дороги, наподобие разрастающейся грибницы. Но таких домов на Гернси было много. Как и для Уайлда, для Питера Рэйвенспура основным занятием в жизни было не привлекать к себе внимания. Гараж был пуст. Питер, как и подобает армейскому офицеру в отставке, делил свое время между выращиванием роз и игрой в гольф.
Уайлд вытащил ключ из внутреннего отделения бумажника, открыл входную дверь и вступил в зал с низким потолком; источенные бревна обещали, что в один прекрасный день дом рухнет и превратится в кучу изъеденной червями древесины. Пол, застеленный ковром, и включенное центральное отопление делали, однако, его уютным.
Лестница заскрипела, когда Уайлд стал подниматься наверх. На лестничной площадке он небрежно и рассеянно отворил первую дверь справа. Свет ослепил его — белый, яркий, ударил прямо в глаза.
— Не шевелитесь, — проговорила женщина. — И поднимите руки.
Уайлд подождал, пока зрение восстановится. Пахло гвоздиками. «Беллоджиа», подумал он, вместе с запахом масла для загара. Голос был очень тихий. Чуточку иностранный, чуточку гнусавый. Вероятно, венгерка, учившаяся в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса.
Женщина была обнажена. Она сидела на одеяле на полу, прямо под лампой для загара. Уайлд сначала увидел автоматический пистолет 25-го калибра, но тут же забыл об этом. Позади пистолета сверкала коричневая кожа полных тугих грудей и широких бедер. Живот у женщины был плоский и быстро двигался в такт ее частому дыханию; Уайлд напугал ее точно так же, как она напугала его. Женщина встала, продемонстрировав длинные и стройные ноги. Она вся блестела от масла и пота. Ее лицо тоже не разочаровало; оно имело совершенную форму сердечка и было прекрасным даже под круглыми черными очками. Нос греческий, рот большой, подбородок вздернут. Волнистые темно-рыжие волосы достаточно длинные, чтобы прикрыть уши. Уайлд подумал, что она — лучшее, что ему доводилось видеть за многие годы.
Женщина наклонилась, не отводя пистолета от его живота:
— Ложитесь.
— Вы серьезно?
— Лицом на пол. Руки и ноги в стороны. Двигайтесь помедленнее.
— Я думаю, нам следует немного поболтать.
— Вы будете говорить с моим дядей. Ложитесь.
Уайлд вздохнул и встал на четвереньки. Ему больше не было ее видно, но запах приблизился. Она встала около него на колени, и ее левая рука скользнула по гернсийскому свитеру и по брючине. Он гадал, не стоит ли ее сейчас разоружить. Это могло оказаться фатальным. К тому же любопытство было сильнее.
Женщина отодвинулась.
— Как вы вошли в дом?
— У меня есть ключ. — Он слышал, как звякнула «молния». — Знаете, — сказал он, — это вам следует объясниться. Я знаю Питера Рэйвенспура много лет, и вот чего у него никогда не было, так это племянницы.
Со двора донеслось рычание двигателя. Лампу для загара выключили. Уайлд повернул лицо к двери. По лестнице поднимались — с трудом, одну из ног скорее тащили.
— Питер, — произнесла женщина.
Дверь отворилась. Питер Рэйвенспур был не выше Стерна, но гораздо шире, не будучи при этом тучным. Размах плеч не в меньшей степени, чем ширина груди, указывал на необычайную физическую силу. В черных волосах виднелись седые пряди, коротко подстриженная борода была совершенно белой. На нем были дубленая куртка и вельветовые брюки, он опирался на палку, чтобы ослабить нагрузку на искалеченную ногу.
— Боже милостивый! — Рэйвенспур не мог поверить своим глазам.
— Добрый день, — сказал Уайлд.
— Думаю, тебе лучше позволить ему встать, — обратился Рэйвенспур к женщине. — Это человек, которого мы ждали.
— Вы Уайлд? — Она посмотрела на крохотный пистолет. — Джонас Уайлд?
— Джонас никогда не нападает на женщин, пока его не представили, — пояснил Рэйвенспур. — Ее зовут Марита, но ей нравится, когда ее называют Мари.
Женщина вдруг засмеялась:
— Мне следует принести вам извинения, мистер Уайлд.
Она убрала пистолет в ящик прикроватной тумбочки и прикурила «Балканское собрание». Затем надела зеленые обтягивающие брючки, свитер под цвет брюк и сунула ноги в золотые пляжные сандалии. У нее были довольно симпатичные ступни. Уайлд сначала не заметил их.
— Ах… да. Думаю, вы можете сделать нам чай, моя дорогая. Но не для Джонаса. Как я понимаю, он предпочтет что-нибудь выпить.
— Что-нибудь длинное, — сказал Уайлд. — Бакарди с содовой и много льда.
— Как необыкновенно, — проговорила женщина. — Англичанин, который не пьет чай, но зато кладет лед в коктейли.
— Не думаю, что ты можешь назвать Джонаса образцовым англичанином. У него мать американка.
Рэйвенспур провел Уайлда в гостиную, двойное матовое окно которой выходило в розовый сад.
— Должно быть, поездка удалась. Ты выглядишь лучше, чем когда-либо.
Уайлд сел и закурил сигару «Бельфлер».
— Жаль, что не могу сказать этого о тебе.
— Это все чертова нога. Сплошное месиво артритных болей. Неудивительно поэтому, что Мари здесь.
— Ты никогда не рассказывал мне о ней.
— Я и сам не знал, добрый мой приятель. Она появилась две недели назад, ты уже отбыл к солнечному Карибскому морю. Оказалось, что ее отец, мой давно утраченный брат, полгода назад умер в Калифорнии, и теперь я ее единственный оставшийся родственник. Очень хорошо, что я выгляжу такой же развалиной, какой себя чувствую. Ее появление вызвало определенное оживление. Это очень маленький остров.
— Я уже заметил. Я бы сказал, что Кэннинг довольно хорошо обошелся с тобой.
— Ты так считаешь? Ты не находишь, что она чересчур властная? В сущности, не совсем в моем вкусе. Она смертельно опасна с этой своей игрушкой и, помимо того, умеет кое-что еще. Будем надеяться, что здесь ей это не пригодится.
— Если Кэннинг решил завести в твоем холостяцком хозяйстве прекрасную телохранительницу, старина, то вовсе не потому, что он хочет, чтобы ты провел в постели последние годы жизни.
— Маршрут работал без единого сбоя на протяжении десяти лет, — задумчиво проговорил Рэйвенспур. — И если сбой произойдет, то, как мне представляется, он будет слишком велик, чтобы даже Мари могла с ним справиться.