— Грабить. Впрочем, это не имеет никакого значения. Ты всего лишь заметила его.
— А если они тебя поймают?
— Придерживайся этой истории. Ну, ходили мы с тобой куда-то пару раз. Понятно, что присматривался к месту. Но ты распрощалась со мной вчера вечером в половине седьмого и больше не видела. Клянись в этом, даже на суде.
Рода глядела на Уайлда во все глаза.
— Ты попадешь в каталажку, великий дурень.
— Без предварительного приговора? Выкручусь. Я здесь ничего не украл.
— Работа твоя накроется.
— О какой работе ты говоришь? — спросил Уайлд. — Если не сделаешь, как я говорю, работу потеряешь ты. А где ты еще найдешь такое тепленькое местечко? Все закончится тем, что тебе придется рыскать в поисках твоего старичка по всей Австралии.
— Я лучше пойду на улицу. Но знаешь что? Ведь на самом деле я приняла тебя за настоящего коммивояжера с пятнадцатью ребятишками и грязными подштанниками. Мне стыдно, что я так подумала, Гарри. То есть ты хочешь сказать, что и вправду готов потерять из-за меня работу?
Уайлд поцеловал кончик ее носа.
— Я не филантроп. Теперь вперед, отключай сигнализацию. И пока будешь внизу, посмотри, как продвигается дело с сигарами.
Рода встала, все еще сомневаясь. Уж слишком жестко он стелил.
— А может, ты действительно грабитель, Гарри?
Уайлд подмигнул:
— Я краду только сердца, киска. Поторопись.
Было без десяти одиннадцать. Пальцы у него повлажнели.
Рода вернулась через пять минут.
— Они попросили еще одну бутылку. Берт чертыхается на чем свет стоит. И угадай с трех раз? Старина Парсонс забыл включить сигнализацию.
— А? — Уайлд встрепенулся.
— Да не переживай? Если они увлеклись выпивкой, ты их опередишь. Почему бы нам не забыть обо всем на пару часиков? Я могу визжать так же громко и в два часа ночи.
Уайлд принял решение. Какие бы меры предосторожности ни предусмотрел Люсинда, они наверняка пойдут в ход вне дома и не сейчас, когда свет еще не погасили, а оперативники не спят. Кроме того, если задержаться, для отхода останется только лондонский аэропорт.
— Нет, нельзя медлить. Уйду сейчас. Пока все складывается удачно.
— Ты спятил. Парсонс бродит по всему дому, на кухне Берт.
Уайлд вздрогнул:
— Рискну. Это надо делать сейчас, киска.
— Да ты боишься до смерти, — с недоверием протянула Рода. — А я думала, ты такой крутой.
— Прости, киска. Это от мысли о распроклятом псе.
— Я подумала, что мы могли бы… но у тебя все равно ничего не получится в таком состоянии. — Она села на кровать, плечи ее были напряжены, руки сложены на коленях.
— Но ты все равно мне поможешь? Дай хоть пять минут, чтобы я мог спуститься, и начинай кричать. Это заставит их прибежать наверх.
— Не знаю, зачем мне это надо.
— Не подводи меня, киска. Где они веселятся?
— В зимней гостиной. У подножия маленькой лестницы. Где собака привязана.
Уайлд мысленно чертыхнулся. И подмигнул Роде:
— В таком случае все хорошо. Я воспользуюсь другой лестницей и выйду через главный вход. Ты мне поможешь?
— Ну… ладно, хорошо.
— Умница. Я упомяну тебя в своем завещании. — Он поцеловал ее в лоб.
— Счастливо, — слабо проговорила она.
Уайлд кивнул и закрыл за собой дверь. Он напомнил себе, что надо предельно сосредоточиться, иначе ступор не позволит эффективно балансировать на краю пропасти.
Он двинулся по коридору. Пол скрипел. Сэру Реджинальду следовало бы заняться чердаком. Или он просто дожидается, когда здание рухнет само по себе. Уайлд спустился по лестнице на один этаж. Двери спален ждали за его спиной, как череда стражей; слева маленькая лестница вела на нижний этаж и к двери в зимнюю гостиную. Дверь рядом с гостиной вела в маслобойню. Она была его первой целью, как только Рода закричит. Если американцы действительно ждут неприятностей, беспокойство заставит их помчаться наверх бегом, надеялся он. Со Сталицем останется кто-нибудь один. Впервые за свою карьеру Уайлд полагался на удачу. Иного судьба ему не предлагала.
Он повернул к лестнице. Пол позади него заскрипел.
— Застынь, приятель. И потянись. Медленно.
Уайлд повиновался. Человек на постоянном дежурстве на верхнем этаже. Но самообвинение вряд ли ему поможет. Он почувствовал запах «Принца Гурелли». Человек стоял вплотную к нему. Рука провела по пиджаку сбоку, под левой рукой. Уайлд подумал, что проблема профессионалов заключалась в том, что они, обученные механически выполнять определенные вещи определенным образом и делавшие это лучше, чем кто бы то ни было, были полностью предсказуемыми.
Дуло пистолета скользнуло по правому боку. Уайлд повернулся влево, одновременно ударив стоявшего за спиной левым локтем и левой пяткой. Пистолет выстрелил с оглушающим грохотом, и вдоль ребер разлилась боль. Она распространялась как взрывная волна; но ужасающий грохот о стену впереди сказал ему, что это не конец. Он ударил еще раз, и человек задохнулся от удара локтем в живот. Он не стремился попасть ни в сонную артерию, ни в яремную вену. Человек стал оседать, и Уайлд схватил его за лацканы пиджака до того, как тот ударился об пол. Одним движением он поднял свою жертву и отнес в главную спальню. Уложил на ковер. Пистолет все еще болтался в бесчувственных пальцах, отвисший подбородок начал синеть. Уайлд закатил охранника под низко свисавшее покрывало огромной кровати и встал около двери. Кровь стекала по костяшкам пальцев, он вытер кулак о брюки; рубашка тоже была испачкана кровью.
Внизу упал стул, и кто-то закричал. Немецкая овчарка залаяла. По лестнице загрохотали ноги. Уайлд ждал. Он окажется в западне, если кто-нибудь войдет в спальню. Все теперь зависело от Роды. И она завизжала — не поддающимся описанию фальцетом.
Мужчины остановились на лестничной площадке.
— Выстрел донесся отсюда, — сказал один из них. — Чувствуется по запаху.
— Девушка кричит наверху, — ответил другой. — Должно быть, он там.
— Одно с другим не вяжется, — сказал первый мужчина. — Где Бегли в таком случае?
— Должно быть, побежал наверх.
Ступени лестницы, ведущей на чердак, заскрипели. Уайлд выскочил из спальни и помчался вниз. Немецкая овчарка, сидевшая в холле на короткой цепи, оскалила зубы. Уайлд щелкнул пальцами и распахнул дверь в зимнюю гостиную. Здесь не чувствовалось попыток воссоздать прошлое; камин с дровами пылал, помогая центральному отоплению; кушетка и кресла были слишком плотно набиты; на столе стояли графин и несколько бокалов. В центре комнаты лицом к лицу Уайлд столкнулся с охранником. Это не был Люсинда, в руках его поблескивал «смит-и-вессон магнум».
— Стой, где стоишь! — повелел он.
Уайлд уже был в воздухе. Подавленная энергия, копившаяся внутри него в течение целого дня, разрядилась как пуля. От изумления мужчина не выстрелил. Он принял Уайлда на грудь, и они вместе упали на стол. Красное дерево и хрусталь раскололись. Липкое вино растеклось по столешнице. Они покатились по битому стеклу, вцепившись друг в друга, но у Уайлда были свободны ноги. Его колени поднялись, и противник зарычал и слегка обмяк. Уайлду этого было достаточно, чтобы высвободить левую руку и дважды ударить его в подбородок. Мужчина упал навзничь, но все еще не потерял сознания; он поднял револьвер. Уайлд оттолкнул оружие молниеносным движением руки, и оно выстрелило позади него, разнеся в кусочки очередную панель шестнадцатого века. Правая рука Уайлда уже стала жесткой и теперь раскачивалась, инстинктивно, яростно, с концентрированным бешенством метя в шею мужчины. Американец увидел, что она приближается, и поднял руки в жесте защиты. Ребро ладони Уайлда ударило как топор. Мужчина застонал, глаза его остекленели. Уайлд уже собрался замахнуться снова, но в мозгу сверкнула искра здравомыслия. Он кинулся вперед, через неподвижное тело, в сторону Сталица.
Сталиц, сидевший в одном из кресел, когда появился Уайлд, поднялся и стоял теперь перед камином совершенно неподвижно, держа руки в карманах темно-бордового смокинга, пока Уайлд расправлялся с его телохранителем. Уайлду пришло в голову, что для Сталица, который убивал ради удовлетворения своего научного любопытства и создавал смертоносные средства в массовых масштабах тайно, без разбору — его специальностью были микробы, поражавшие внутренности, — его собственная смерть тоже должна была бы быть предметом научного любопытства.