Твой друг волк станет предателем. Он об этом не знает, и не узнает вплоть до самого предательства. Я вижу в нем эту порчу, тонкую и почти незаметную. Но она существует. И в самый последний момент он предаст. В глазах других философом станет именно он. И спустя тысячу лет его назовут моим сыном, боровшимся с тобой, владыкой тьмы, и принесшим себя в жертву ради других.
А я, Пилат, в глазах тери навсегда останусь Создателем. Я поведу силы света на тебя, и одержу победу. Спустя тысячу лет мне станут поклоняться. В честь меня будут убивать и пожирать друг друга.
Но правда в том Пилат, что я изменю наше будущее. О нас троих никто не вспомнит. О нас забудут. В этом мире никто никому не станет поклоняться. Мы разыграем свои роли и уйдем со сцены навсегда. Ты так и останешься владыкой тьмы. Чем на самом деле закончится твоя история, никому не дано будет знать. Даже тебе.
Я, в свою очередь, исчезну. Сразу ли после того, как закончится Война, или чуть позже, но исчезну. Вначале как следует подчищу наши следы. А затем уйду. Есть ещё много других миров, Пилат. Думаю, я где-нибудь найду себе приют.
Понятия не имею, куда денется волк, после того, как предаст нас. Но его имя забудут все. Даже мы с тобой. Не обижай его Пилат, даже после того, как станешь владыкой тьмы. Ну, это я образно выражаюсь, про тьму и все такое. Я думаю, после смерти у тебя будет много работы, и ты не станешь всех ненавидеть, как я.
— А если он не предаст нас? Мы победим в войне, Флэт?
— Конечно, победим, — улыбнулся Флэт. — И ты не станешь владыкой тьмы.
Он шагнул вперед и порывисто обнял Пилата, стиснув его.
— Как бы я хотел, чтобы так и случилось, Пилат.
Пилат абсолютно точно знал, что Флэт до сих пор, спустя десятки, сотни и тысячи лет — хотя по ощущениям самого Флэта времени прошло куда меньше — мучается совестью. И до сих пор дорожит их прошлой дружбой.
Пилат очень скучал по нему.
И твердо знал ещё несколько вещей.
Они обязательно встретятся. И сыграют в шахматы. И Пилат проиграет, хотя будет стараться победить изо всех сил.
***
Тень прекратил есть. Не потому, что наелся. А потому, что есть стало больше нечего.
Никто из других падальщиков не успел добраться до трупа Тьера раньше, чем его пожрал Тень.
А Тень очень старался. По счастливой случайности на ближайших стеллажах не оказалось хищных книг. Тех нескольких, которые осмелились приползти на его пир, он раздавил. Но будь их больше, они легко отобрали бы его добычу.
Тень прекратил есть потому, что еды больше не осталось. При жизни Тьер весил больше черного волка, но тот сожрал его целиком.
И стал только голоднее.
Голод терзал и мучил его всегда, каждый миг его существования после смерти. Лишь временно он отступал на период шахматной партии, но с каждым проигрышем накатывался на него снова.
За тысячи лет Тень ни разу не смог ни выиграть у Ободранного, ни наесться.
Он ненавидел Ободранного за это. За свой голод, за проигрыши в игре и за обидные слова, которыми Ободранный награждал его, Тень, когда тот начинал жаловаться. Ненавидел за то, что Ободранный не говорит ему настоящего имени, делая вид, будто бы забыл его.
Ненавидел за то, что именно Ободранный стал Библиотекарем. При жизни Пилат Изуба был трусливым предателем, воевавшим на стороне врагов. Тень убил его. И что получил взамен?
Смерть превратила его в ничтожество, а Пилата в божество. Разве это справедливо?
Тень знал: Пилат мог помочь ему справиться с голодом, когда Тень в первый раз стал падальщиком. Тень не сумел превозмочь себя, и жадно накинулся на труп, ещё болтающийся в петле Вешателя.
И после этого стал проклят. Пилат, которого он, Тень, ободрал от шкуры и сделал Ободранным, обрек его на эти муки.
Сильнее Ободранного Тень ненавидел только Флэта Гладкого, который подсунул ему в руки артефакт.
Волк задрал к сумеречному потолку свою вытянутую морду и завыл, вымещая свою безысходность.
Внезапно он остановился. Морда опустилась вниз, ноздри затрепетали, жадно втягивая воздух.
Кажется, в зале SF кто-то только что умер.
Черная фигура метнулась по коридору, на бегу тая в воздухе черным облачком.
Он ещё мог успеть на пиршество.
***
Улисс махнул рукой Фору и Таэль, которые проводили его обратно до поляны, и теперь стояли неподалеку, обнявшись и глядя, как он приближается к двери. Они помахали ему в ответ. Повернувшись, он распахнул створки и шагнул в проем, не колеблясь. Его палец твердо лежал на спусковом крючке пистолета.
Теперь Улисс был твердо уверен, что его пистолет станет стрелять.
Улисс чувствовал себя более живым, чем даже до того самого боя с Алексом Багенге.