В записке говорилось, что ей сегодня придется допоздна работать в магазине, может быть даже всю ночь - раскладка товара. Фаррелл долго слушал Телеманна, разбавляя его Джанго Рейнхардтом, потом присел с "Золотой Цепью" на стул у окна. Луна сияла над ним, яркая, тоненькая и острая, будто крышка, вырезанная из консервной банки, Фаррелл задремывал и просыпался, а она, казалось, стояла на месте.
Несколько раз за ночь звонила Лилина мать, что его подивило. Лила все еще забирала почту и узнавала о звонках к ней по своему прежнему адресу, - две делившие с ней квартиру подружки прикрывали ее, когда возникала необходимость, но Фаррелл питал абсолютную уверенность в том, что мать Лилы знает, где и с кем она живет. Фаррелл был большим специалистом по матерям. При каждом звонке миссис Браун называла его по-имени - Джо - и это тоже повергало Фаррелла в изумление, поскольку он знал, что она его ненавидит. Подозревает, наверное, что у нас с ней есть общая тайна? Ах, бедная Лила.
Когда телефонный звонок разбудил его в последний раз, было еще темно, но свет дорожных огней уже не обрамлялся туманными кольцами, и машины по-иному звучали на прогревающейся мостовой.
На улице мужской голос отчетливо произнес:
- Я бы его пристрелил. Пристрелил бы и все.
Прежде чем снять трубку, Фаррелл отсчитал десять звонков.
- Позовите Лилу, - сказала миссис Браун.
- Ее нет.
Что будет, если солнце застанет ее на улице, что если она обратится в себя прямо под носом полицейского или водителя автобуса, или парочки монахинь, поспешающих к ранней мессе?
- Лилы нет, миссис Браун.
- У меня имеются основания полагать, что это неправда, раздраженный, упругий голос лишился всяких потуг на дружелюбие. - Мне нужно поговорить с Лилой.
Фаррелл вдруг разозлился до того, что весь затрясся и во рту у него пересохло.
- А у меня имеются основания полагать, что вы одышливая старая сука и буржуазная сталинистка. Как вам это понравится, миссис Б.?
И в тот же миг, будто вызванная из небытия его гневом, в двух футах от Фаррелла объявилась волчица. Шкура ее потемнела и словно полиняла от пота, из пасти вожжой свисала желтоватая, смешанная с кровью слюна. Она посмотрела на Фаррелла и испустила низкое горловое рычание.
- Минутку, - сказал он и прикрыл трубку ладонью.
- Это тебя, - сказал он волчице. - Мамаша.
Волчица жалобно, почти неслышно заскулила и, приволакивая лапы, поплелась к нему. Силы явно оставляли ее. Миссис Браун зудела над ухом Фаррелла, будто жук, прилипший к освещенному окну.
- Что-что? Алло, что такое? Послушайте, немедленно позовите Лилу к телефону. Алло? Я хочу поговорить с Лилой. Я знаю, что она там.
Фаррелл положил трубку в тот миг, когда солнце тронуло угол окна. Волчица обращалась в Лилу. Как и прежде, она издала всего один звук. Телефон зазвонил снова, и Лила, не глядя на Фаррелла, взяла трубку.
- Берника? - она всегда называла мать по имени. - Да... нет-нет... да, все в порядке. В порядке, просто забыла позвонить. Нет, все хорошо, я же тебе говорю. Берника, ниоткуда не следует, что ты обязательно должна закатывать истерику. А я говорю, закатываешь.
Она рухнула на кровать, нащупывая под подушкой сигареты. Фаррелл поднялся и пошел варить кофе.
- Ну, были небольшие сложности. Понимаешь, пришлось отправиться в зоопарк, потому что я никак не могла найти... да знаю я, Берника, знаю, но это было, когда это было? - три месяца назад. Я просто не знала, что у них так рано отрастают рога. Берника, ты же знаешь, я ничего не могу поделать. Там была всего пара каких-то кошек и они... ну, конечно, они меня отогнали, но я... хорошо, мама, Берника, что я по-твоему должна была делать? Нет, ты скажи, что я должна была делать? Зачем ты вечно сцены устраиваешь... почему я кричу? Потому что иначе ты меня попросту не услышишь. Ты помнишь, что сказал доктор Шехтман - что? Да нет, я же тебе говорю, я просто забыла позвонить. Нет, это и есть причина, единственная и настоящая причина. Хорошо, а кто в этом виноват? Что? Ох, Берника, ради Христа! Ну ладно, а папа-то тут причем?
От кофе и завтрака она отказалась, но присела в халате к столу и начала жадно глотать молоко. Фаррелл еще ни разу не видел, чтобы она пила молоко. Лицо у нее было пепельнобледное, глаза покраснели. Вид после разговора с матерью стал такой, словно она провела с этой женщиной десять раундов. Фаррелл спросил:
- Давно это с тобой?
- Девять лет, - ответила Лила. - Со времени созревания. В первый день - судороги, на второй - вот эта история. Мое причащение к женственности.
Она фыркнула, расплескав молоко.
- Дай еще, - сказала она. - Никак не избавлюсь от этого привкуса.
- А кто об этом знает? - спросил он. - Пэт и Джанет?
Так звали девушек, с которыми она делила квартиру.
- О Господи, конечно, нет. Я ничего им не говорила. Берника, разумеется, знает и доктор Шехтман - мой аналитик. И еще ты. Больше никто.
Фаррелл молча ждал. Врать она не умела и если врала, то сразу становилось ясным, в чем состоит настоящая правда.
- Ну, был еще Микки, - сказала она. - Парень, о котором я тебе рассказывала в нашу первую ночь, помнишь? Но он не в счет. Он наркоман. Глотает свой ЛСД в Ванкувере, нашел тоже место. Он никому не скажет.
Фаррелл подумал: интересно, обо мне какой-нибудь девушке случалось говорить таким тоном? Вообще-то сомнительно. Лила продолжала:
- Держать это дело в секрете было не так уж и трудно. Правда, от много пришлось отказываться. Я, например, никогда не могла участвовать в конных походах, а мне до сих пор хочется. И еще, когда я кончала школу, мы ставили пьесу. У меня была роль девушки в "Лилиом", но премьеру перенесли на другой день и мне пришлось сказать, что я заболела. Ну и зимой приходится тяжело, потому что солнце садится слишком рано. Но по правде сказать, все это доставляет мне куда меньше хлопот, чем мои проклятые аллергии.