Когда мне было чуть за двадцать, еще один дрянной психотерапевт (ох уж эти психотерапевты!) пришел к выводу: поскольку моя мать никогда не говорила «я тебя люблю» (по крайней мере, так, как делали другие матери), значит, моя способность испытывать любовь ограничена. Любить кого-то и быть любимым. Я ограничен. А потом наступил последний вечер третьего десятка лет моей жизни, я взял на руки своего нового щенка и разрыдался. Потому что влюбился. Не «как будто полюбил». Не «полюбил отчасти». Без каких-либо ограничений. Втрескался со всего разбега в существо, с которым провел вместе каких-то девять часов.
Помню, как Лили слизывала слезы с моих щек.
ДОЖДЬ! КОТОРЫЙ! ТЫ! ДЕЛАЕШЬ! ГЛАЗАМИ! ПОТРЯСАЮЩИЙ! КАК! ТЕБЕ! ЭТО! УДАЕТСЯ! ОБОЖАЮ! ЭТОТ! СОЛЕНЫЙ! ВКУС! ДЕЛАЙ! ТАК! КАЖДЫЙ! ДЕНЬ!
Ошеломляющее осознание – значит, со мной все в порядке! Моя способность испытывать чувства ничем не ограничена!
В точности, как предсказывал Трент, когда часы отмеряли последние минуты, случилось все и сразу – пока мне еще было двадцать девять лет.
Я ударяю кулаками по столу так, что приборы подпрыгивают, а водка всплескивается до самых краев наших бокалов, стискиваю зубы и даю свирепую клятву:
– Он ее не получит.
По спине Трента пробегает холодок. Я понимаю это, потому что такой же холодок пробегает и по моей спине. Трент накрывает рукой мои ладони, чтобы успокоить меня. У него тоже есть собака – бульдожка Уизи. Он любит ее так же, как я люблю Лили. Он понимает, что творится у меня на душе. Понимает меня. Принимает все близко к сердцу.
Официантка приносит наши фаршированные яйца и два свежезамороженных бокала, в которые переливает наши недопитые мартини. Потом смущенно улыбается и исчезает.
Я смотрю, как медленно сползает лед по стенке моего нового бокала.
Он.
Ее.
Не.
Получит.
Пятница, вечер
Вечер пятницы – мое излюбленное время. Вам, наверное, кажется, что двенадцатилетняя такса не сильна в «Монополии», но тут вы ошибаетесь. Она умеет скупать отели с одной стороны доски, как никто другой, и, как правило, не проявляет сочувствия к тем, кому не по карману ее завышенная арендная плата. А мне по душе другая сторона доски. Та, на которой недвижимость покрашена в густо-лиловый и светло-голубой цвет, а названия смутно-расистские, вроде Ориентал-авеню. В цветовой гамме этой стороны доски что-то успокаивает меня. Лили не различает цвета, потому и не принимает их во внимание, когда покупает недвижимость. И кроме того, я никогда не проявляю особой агрессивности, когда строю на этих участках отели, если уж мне повезло заполучить монополию. Арендная плата умеренная, народ обычно разбегается, стоит только дать сигнал старта. Видимо, мне просто недостает бойцовского характера.
Лили вечно потешается надо мной, когда я соглашаюсь играть тачкой или ботинком. Она считает, что эти фишки только для слабаков и лентяев. Сама она всегда выбирает пушку, или боевой корабль, или «стопку». (А мне не хватает духу объяснить ей, что эту фишку она переворачивает неправильно, вверх ногами, и что на самом деле это наперсток. Если она об этом узнает, то наверняка взбесится).
Сегодня душа у нас не лежит к игре, но так мы обычно проводим вечера в пятницу, потому решаем не нарушать традиции. Я мог бы предложить просто пропустить игру и выбрать занятие полегче – например, посмотреть кино (хотя кино мы обычно смотрим вечером в субботу), – если бы не чувствовал себя виноватым за то, что сегодня рано ушел на терапию, а потом – ужинать с Трентом. Как всегда, мне приходится бросать игральную кость, передвигать фишку Лили, совершать сделки, покупать ей дома и отели, выступать в роли банкира – потому что она, как-никак, собака.
Две четверки.
– Удвоение два раза подряд. Еще раз – и попадешь в тюрьму, – предупреждаю я. Лили наступает на один из зеленых объектов недвижимости. – Авеню Северная Каролина. Бесхозный участок. Покупаешь?
Она пожимает плечами. Моим верным партнером по «Монополии» она остается лишь внешне: ее мысли, как и мои, витают где-то далеко. Но если я старательно бодрюсь (может, благодаря водке и «валиуму»), то она просто присутствует. Я смотрю на нее. Как всегда, я положил на ее место подушку, чтобы она видела, что происходит на столе, но сегодня мне кажется, что она как будто стала ниже ростом. Может, она всегда была настолько невелика – по-моему, ее вес никогда не превышал семнадцати фунтов, – но в моей жизни занимала несоразмерно большое место.
– Не хочешь играть? Ну и не надо, играть нам не обязательно.
Она нюхает свою стопку денег. Когда она наклоняет голову, виден осьминог, поэтому я отвожу глаза. Я решил не замечать его, не смотреть на него, не говорить с ним, даже не признавать его существование, пока мы не побываем у ветеринара в понедельник.