Повезло и с соседкой. Милейшая женщина, темноглазая и смугленькая, тридцать лет, летит в командировку, звать Вера. В Германию едет не в первый раз, отлично говорит по-немецки, очень любит Ремарка и Дюма. Елизавета Максимовна, по давней своей привычке библиотекаря, сразу пытается угадать, что девочка читает и как – проглатывает ли всю книгу запоем, а потом возвращается по второму разу, и уже тогда прочитанное обретает четкость и глубину, или читает неторопливо, вдумчиво и медленно, накрывая взглядом героев и мир, усваивая сразу и навсегда. Всю дорогу они увлеченно болтают о французской литературе, потом – культуре, потом… ладно, о политике не будем, потому что обед развозят. Смеются, вспоминая наперебой старый советский фильм про мушкетеров, Вера цитирует Ремарка – а это, чтоб вы понимали, большая редкость среди молодежи, девочка молодец. Сразу видно ленинградское (простите, питерское) образование. Вера рассказывает о людях, которых повидала в поездках, а Елизавета Максимовна – о тех, кого встречала на встречах, заседаниях и вечерах в своей библиотеке, и обе они приходят к выводу, что человечество, в целом, не безнадежно. Все возможно, что и выживет.
Когда съеден уже обед и выпит кофе, Вера вдруг засыпает – сразу, почти мгновенно. Видно, устает на своей работе, бедная. Салон затихает под ровное гудение моторов; дети спят на руках у матерей, подростки уткнулись в экраны смартфонов, немолодой, европейского вида господин напротив читает газету. Елизавета Максимовна смотрит в иллюминатор и по старой, давней привычке рисует в клубах облаков очертания животных, замков и деревьев. Молочно-белый дракон раскрывает зубастую пасть и выдыхает клубы голубоватого дыма. Женщина смеется тихонько и думает, как много еще удивительного и неузнанного вокруг. И почему-то именно здесь, на высоте десяти тысяч метров, очень хочется жить.
Внизу проплывает похожая на лоскутное одеяло Германия, самолет идет на снижение. Люди просыпаются, переговариваются, поправляют прически, разыскивают закатившиеся под кресло кроссовки и наушники. Бодрый голос стюардессы поздравляет с прибытием по-русски и по-немецки. Елизавета Максимовна смотрит на растущие здания города Дюссельдорфа и думает о Насте. За бортом пасмурно, самолет проткнул плотную гряду туч еще полчаса назад, и солнца уже совсем не осталось. Но там ждет ее внучка, рыжее солнышко, и женщина щурится, как от яркого света, и улыбается. Вера рядом тихонько зевает и ежится со сна.
Когда приземляется самолет, обе бурно аплодируют мастерству пилотов – этих суровых, отважных мужчин в такой красивой летной форме. А потом переглядываются и тихонько улыбаются друг другу.
Они спускаются по трапу в серый теплый день германского лета, и Елизавета Максимовна озирается по сторонам. Губы ее вздрагивают, а глаза смотрят недоуменно – и растерянно. Она очень редко бывает растерянной, и каждый раз это… непривычно.
Но все проходит благополучно. Уже новенький автобус довозит их до светло-серебристого здания Дюссельдорфа, уже видна вдали толпа встречающих, и Елизавета Максимовна выглядывает в ней Настю, потому что нужно получить багаж; уже устало кивает девушка-таможенник, и первые шаги по немецкой земле ничем, в сущности, не отличаются от таких же шагов по земле московской или, скажем, новосибирской. Гулко смешивается, повисает под ребристым куполом разноязыкая речь с громкими словами объявлений на трех языках; смех, приветственные возгласы и детский плач сливаются в один ровный гул. В воздухе пахнет дорогой, тем неуловимым ароматом путешествий, который еще никто не смог описать словами, и почему-то свежими булочками. Елизавета Максимовна улыбается, оборачивается к Вере, идущей рядом, и хочет что-то сказать…
… и слышит, как звенит за их спинами чей-то мобильник. Громко играет мелодия вызова, и хозяин почему-то очень долго шарит по карманам – видно, позабыл, куда положил.
И старая женщина, не говорящая ни слова по-немецки, эту мелодию узнает – слишком сильно врезался ей в память каждый такт, каждое слово, каждый звук.