И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жалеем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку.
Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного «хозяина», и Гава можно было понять.
— А он здесь не пропадёт? — сказал Пальчик.
— Проголодается, убежит в город. Он ещё молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмёт к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! — беззаботно откликнулся Гав.
— А давай сами его вымоем, — предложил Пальчик. — Тогда он кому-то больше понравится!
— Ну, я не знаю… — Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушёл под своё крыльцо. — А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару!
— Ну и помой его сам.
— Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, — отказался Гав. — Ещё вырвется, удерёт, и ищи-свищи. А так у него тут всё же какой-то дом.
— Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают…
— Э-э… — протянул пёс. — Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды — мучить живую тварь горячей водой да ещё с мылом!
— Убедил, — согласился Пальчик.
— Пошли? — сказал Гав.
— Пошли. Только…
— Там видно будет, — решительно оборвал его пёс. — Слышал пословицу: смелость города берет?
И на всякий случай привязал к ошейнику, который Пальчик так и позабыл снять за это время, новый гибкий прут лозины.
Они пошли, благоухая мятой на всю окрестность.
Голодранец, высунув голову из-под крыльца, грустно смотрел, как Гав ведёт Пальчика на поводке в сторону города.
Они оглянулись и помахали ему на прощание: рукой и лапой.
ПЕРВЫЙ ЭТАЖ
Выехать вчера из города было легче, нежели сегодня войти. Поперёк дороги был установлен полосатый, как палка регулировщика, шлагбаум. И двое бородатых чёрных терьеров с повязками, прежде чем кого-нибудь впустить или выпустить, свирепо обнюхивали каждого. Один из них, явно туповатый малый, то и дело сверялся с какой-то бумажкой, а уж затем нюхал.
«Нас ищут, — ёкнуло сердце у Пальчика. — С приметами сравнивают». Он замедлил шаг, но Гав смело потащил его за собой. Туповатый терьер сунулся к ним, но второй облаял его и поднял шлагбаум, пропуская путников.
— Что он сказал? — спросил Пальчик, когда опасность миновала. Теперь он уже не отставал, а, напротив, тянул пса вперёд.
— Он сказал: «Пропусти деревенщин! Не чуешь, что ли? Сельские жители! Этот запах ни с чем не спутаешь, прямо с ног валит!» — уже привычно процедил Гав сквозь зубы, не выпуская прут-поводок.
— Вот видишь, а ты хотел из нас отбивную сделать, — заулыбался Пальчик.
— От большой отбивной я бы не отказался, — причмокнул пёс. — И от маленькой — тоже.
— С лучком, с перчиком, с чесночком!
— Фу! Какие жуткие вкусы! Запомни, дружок: лучок, перчик и твой чесночок добавляют только в несвежую пищу, чтоб никто ничего не почувствовал.
— Но моя мама именно…
— Не знаю, как твоя мама, а буфетчица Оля именно так говорила. А она в своем кафе много лет работает, уж она-то знает, — заявил пёс. — Я сам однажды попробовал, потом чихал и долго свой нос в холодной луже держал, чтобы не свербило. На неделю нюх потерял!
— Ничего ты не понимаешь. Это произошло исключительно потому, что у вас тонкий нюх, а у нас нет. А перец с чесночком…
— Так бы сразу и говорил, — перебил его Гав, — что нюха нет. А ещё спорит.
Пальчик только ладошкой махнул: пса не переубедишь. Хорошо, что дома у них он такой молчаливый. Не то б до белого каления маму довёл, если б вмешивался в её кухонные дела. На кухню даже папа со своими советами побаивается заходить, когда она готовит. Однажды она заставила его целый час лук резать, пока он, раскаявшись, все слезы не выплакал.
Не подумайте, что Пальчик и Гав теперь полностью забыли про опасность. Они не торопились и настороженно поглядывали по сторонам, нет ли поблизости чёрных терьеров. Спешить, а тем более мчаться стремглав, было нельзя — это могло привлечь внимание.
Они шли по улице с широкими газонами, — очевидно, центральной. Кое-где в землю были воткнуты круглые щиты с изображением человеческого силуэта, перечёркнутого крест-накрест.
— Сэр, — видимо, снова заговорила в Гаве его «родословная», — хоть здесь вроде бы и мой мир, но я никак не соображу, что это за знаки такие.