— Та самая, что стояла у моего дома, когда гостиную облили бензином, и она же чуть не сбила меня вчера.
— Так ведь та значилась в розыске… Имон, давай сюда!
Из-за кустов возник сержант Дойл.
— Машина Даррена Бирна, «сивик». Ее угнали в понедельник вечером?
Дойл сдвинул на затылок форменную фуражку и поскреб шею.
— Точно. Вчера днем нашли брошенной в поле, вскоре после инцидента с мисс Боуи. Выясняем, кто они такие.
— Они? — переспросил Галлахер?
— Ну да, любители покататься. Очень эту самую модель уважают.
— Сегодня он сам за рулем сидел, — вмешался Финиан. — Можете поверить. Меня едва не переехал.
— Думаю, в двух предыдущих случаях машину тоже вел он, — добавила я. — Когда украл ключи от Центра исторического наследия и когда пытался наехать на меня.
Дойл явно ничего не понимал.
— Я согласен с мисс Боуи, Имон, — обратился к нему Галлахер. — Разузнай регистрационный номер и сделай запрос.
— Мы его записали, — сказал Финиан. — В машине остался, сейчас принесу.
— Буду признателен. А когда вернетесь, я хотел бы поговорить с вами об убийстве. — Галлахер многозначительно на него посмотрел.
Такого Финиан не ожидал.
— И о чем же нам говорить?
— Постараетесь вспомнить, может, видели что необычное или подозрительное на прошлой неделе. Мы, думаю, сейчас в том месте, где тело расчленили, да и убийство произошло, вероятно, тоже здесь. Так что собираемся опрашивать всех живущих неподалеку. С вас и начнем.
Финиан глянул на меня, пожал плечами и пошел за номером. Галлахер, вне сомнений, следовал рутинной процедуре и даже старался облегчить Финиану жизнь, но я видела, что тот все равно недоволен.
Женщина из поисковой группы извлекла что-то из кустов ежевики и позвала обоих офицеров полиции. Это был лист бумаги — жухлая, изъеденная улитками газетная страница. Дойл и Галлахер отправились взглянуть, а я, пользуясь возможностью, пошла к ручью с мыслями об отце.
Не знаю почему в памяти всплыл его звучный тенор и песня — колыбельная викторианских времен, он любил напевать ее, когда был дома. Я знала щемящую и прекрасную мелодию с детства, папа пел ее для меня, совсем маленькой, но так, чтобы кроме нас, никто больше не слышал. Что в ней его привлекало?
Она словно звала к уходу от горестей и скорбей реального мира в исцеляющие объятия сна — а может, смерти? Он не видел принципиальной разницы между тем и другим и только усмехался, чувствуя их двойственность. Доведись ему жить в Средние века, там бы он был в своей стихии.
Минуя рефрен, память перенеслась в начало следующей строфы.
Теперь, вспомнив слова и увидев их как бы со стороны, я догадалась, почему отец напевал их с такой душой лежавшей в детской кроватке маленькой дочери. Он искренне желал мне счастья, хотя прекрасно понимал, что оно не более чем поэтическая иллюзия. Но как прочнее становится, закаляясь в огне, стекло, так сильнее и глубже становились его чувства, обожженные экзистенционалистским осознанием абсурдности человеческой жизни.
Я услышала писк комара над самым ухом и прихлопнула его ладонью. Над водой повисло плотное облако мошкары.
Не успела я сбежать от комариного полчища, как почувствовала, что в ногу мне впиваются зазубренные жала слепня — вот чей укус ни с чем не спутаешь, — и нагнулась, чтобы его смахнуть. Рядом, напоминая перевернутый коренной зуб, торчал из земли огромный пень — расщепленный остаток ствола большого букового дерева, всю верхнюю часть которого снесло когда-то бурей. Опершись одной рукой о его гладкую кору, другой я подтянула ногу и в месте укуса увидела выступившую каплю крови.
«Кровь пьют женские особи, — вспомнились слова отца. — Мужские питаются нектаром».
Словно угадав мои мысли, над головой загудели. Подняв глаза, я увидела пчел, вылетающих из пустотелого пня — сердцевина сгнила начисто. Казалось, отлетающих и кусающих тварей не было спасения. Не забыв, как в детстве меня не только ужалило в голову, но и до смерти напугало своим жужжанием запутавшееся в кудрявых локонах насекомое, я поспешила прочь, чтобы присоединиться к Финиану — он вернулся и разговаривал с Галлахером. И тут одна из пчел села мне на тыльную сторону ладони. Только она оказалась мясной мухой.