Вспомнив отца, я, вернувшись домой, сразу же позвонила в лечебницу. Он слабел, но держался. Маму уговорили вернуться к Бетти и немного отдохнуть. Пожалуй, лучше ее не беспокоить.
Заглянув в офис, я предупредила Пегги, что до следующего утра меня не будет. В ванной, разглядывая себя в зеркале, убедилась, что за последние пять дней лицо на столько же лет постарело. Первой реакцией было завалиться в постель и спать, спать и спать, а потом непреодолимо потянуло куда-нибудь пойти, что-то сделать. Но не могла же я, когда отец при смерти, нарядиться и отправиться на поиски развлечений. Да и не в них нуждалась. Мне казалось, я хочу измениться, стать иной, как необыкновенная скульптура в Центре исторического наследия, — то есть, конечно, я, только совсем другая.
«Не забудь поесть, Иллон». Еда! После более чем легкого завтрака у меня, кроме кофе, маковой росинки во рту не было. Но я слишком устала и не хотела стоять у плиты. Посплю часок, потом по телефону что-нибудь закажу.
Отлежавшей во фруктовой вазе грозди я оторвала банан и съела, чтобы не ложиться с пустым желудком. Потом пошла в спальню, задернула шторы, поставила будильник, стащила с себя одежду и рухнула на кровать.
ГЛАВА 34
Меня поднял на ноги радиобудильник, причем более требовательно, чем обычно: в сумасшедшем темпе барабаня по клавишам, пианист исполнял незнакомое произведение. Я не сразу поняла, в чем дело, привыкнув переходить от сна к бодрствованию под другие мелодии. Сегодня в лиричную утреннюю музыкальную программу затесался незваный гость. Пассаж завершился при участии всего оркестра — словно с силой захлопнули крышку рояля. Диктор объявил, что исполнялось скерцо из Третьего симфонического концерта Генри Литолффа, и пояснил, что необычным звучанием оно обязано «изобилию коротких форшлагов». Я охотно ему поверила. И только тут сообразила, что сейчас вечер, а не утро, и что я проспала два часа.
Встав с постели, я набросила шелковое кимоно. Бу, нежившийся на полу спальни, задрав кверху лапы, вскочил и, жалобно мяукнув, побежал в холл, прося, чтобы его выпустили. Для этой цели имелось очень удобное окошко в задней двери, но нередко кот вредничал, напоминая, кто в доме хозяин. Когда я подошла, он присел, принюхался к шедшему из-под двери воздуху и стремглав метнулся в глубину дома.
Любопытства ради я открыла дверь и увидела Грута — опрятного, чисто выбритого, с огромным букетом из разных, великолепно пахнущих цветов в руках. Чуть поодаль стояло такси с включенным, чуть слышно урчащим двигателем.
— Приношу свои извинения. — Он протянул букет. Запахи цветов окутали меня, коснулись лица прохладными пальцами, и веки сами собой опустились, лишь только я вдохнула кружащий голову аромат.
Встряхнувшись, чтобы прийти в себя, я открыла глаза и улыбнулась.
— Входите.
Грут с облегчением вздохнул, махнул рукой таксисту, чтобы тот уезжал, и следом за мной вошел в дом. Усадив его в гостиной, я вышла поискать вазу для цветов. Букет Финиана все еще стоял на столе. Он слегка завял, но выбросить его сейчас было бы несправедливо.
— Завтра уезжаю в Дублин, — громко сказал Грут, чтобы я слышала. — Не сердитесь на меня слишком долго.
— Лучше рассказывайте, какие у вас новости, — потребовала я, вернувшись из кухни с еще одной вазой.
— Узнал от Мэтта о вашем отце. Как ни печально, но и облегчение вы, наверное, тоже испытываете.
— Что-то вроде того. — Я поставила вазу на кофейный столик и стала заполнять ее цветами, подрезая стебли, чтобы букет выглядел так, как мне хотелось. — Не молчите, я жду.
— Тогда начнем с медицины. Вы, возможно, слышали, что у Джозефа Нгози не ложный сап, а туберкулез, — я не ошибся.