Но куда деваться от них в будни? Кражи становились все крупней, и нервы у Кева сдавали все чаще. Пару раз Дэфф велел ему не дергаться – он вел себя, как напуганный воришка из черно-белого кино. Дэффу легко говорить, у него будто нервов нет вообще - для него это плевое дело. Другим-то сложнее. А у Кева только при виде охранников ноги становились как ватные, и он вздрагивал, едва замечая чью-то большую тень. При этом, что странно, на религиозной почве у него не было никакого чувства вины. Он посещал мессу, на Рождество и Пасху причащался; он был уверен, что Всевышнему ведомо: большого греха тут нет - физически никто не страдает, никакого насилия. Впрочем, Кев был не из тех, кто желал бы лично беседовать с Богом – и на эту конкретную тему. Но все равно, в конечном счете, больше беседовать было не с кем, потому что остальные и слушать не стали бы, сказали: живо уходи из этой банды, Кев Кеннеди, и хватит строить из себя идиота.
Вот рядом спит бедняга Мики - какое доброе у него лицо. Мики Бернс - банковский охранник, способный броситься под пули налетчиков. Не то, что Кев, закадычный приятель бандитов, ограбивших здание, которое он же и должен был охранять. Мики Бернс слабо улыбался - наверное, показывал во сне фокусы со стаканами воды и монетками; а рядом с ним Кев, который водит машины грабителей, стоит на стреме и сортирует краденый товар. Глядя в окно на поля и деревья в сгущавшихся сумерках, Кев чувствовал, что он совершенно один. Оторван от мира. И жутко виноват.
Прослушав новости, отец сообщил ему, что Ред положил глаз на фермерскую дочку, и на выходных он даже приведет ее на чаепитие, поэтому надо одеться прилично, вести себя приветливо, выложить масло на тарелочку, а молоко налить в кувшинчик. А Барт, сетовал отец, тратит время непонятно на что – с таким же успехом мог бы надеть сандалии, примкнуть к францисканцам и просить подаяние со шляпой в руках. Он либо окучивает травки-цветочки в саду миссис Хикки, либо миссис Райан помогает управиться в пабе, и ни та, ни эта ни пенни ему не платят. Странно, что он еще не пошел к Фитцджеральдам и не предложил свои услуги – мол, готов бесплатно стоять за прилавком несколько дней в неделю, был бы счастлив. Кев не знал, что на это ответить. Он вяло поедал кусок пирога и размышлял о разнице между людьми. Вот у Дэффа честное лицо, как у Барта, и он придумывает, как переправить двадцать микроволновых печей с одного склада на другой. План до смешного прост: Нед, самый неприметный из всех, звонит в дверь с кипой бумаг в руках, и с озадаченным видом сообщает, что печи велено забрать и отвезти обратно на завод для какой-то дополнительной проверки. А Барт Кеннеди, у которого, как и у Дэффа, честное лицо, вскапывает грядки в саду Джуди Хикки и помогает маме Силии устоять на ногах. Господи, какие же это разные миры; Кев содрогнулся, осознав, как опасна игра, в которую он ввязался.
- Ты не идешь в паб? – поинтересовался отец.
- Нет, я устал, работал всю неделю, и еще дорога. Пойду лучше лягу, - ответил он.
Отец покачал головой.
- Все-таки хотел бы я знать, почему ты приезжаешь домой. Почти никуда не ходишь, ничего не делаешь, и футбол совсем забросил. Ты мог бы здорово играть, кабы захотел.
- Нет, не мог, ничего у меня не получалось. Ты просто мечтал, чтоб я стал футболистом, и все. Не выходило у меня ничего.
- Ладно, тогда зачем ты приезжаешь? От чего ты бежишь…? – Он не успел договорить: чашка выпала у Кева из рук и разбилась, лицо побелело как снег.
- Бежишь? В смысле?
- Что там такое? Насилие, грязь, толпа хулиганов - что? Вроде зарплата у тебя приличная, и грех жаловаться, ты мне помогаешь… но ты молодой парень, тебе гулять надо, веселиться!
- Не знаю, папа, ничего у меня не выходит, - мрачно сказал он, - ни с футболом, ни с весельем.
- Зато у тебя замечательная работа в одном из самых замечательных зданий в Ирландии, и ты зарабатываешь себе на кусок хлеба, не то что эти шалопаи – вот сладкая парочка, висят у меня на шее. Один вроде Мартина де Поррес , отдаст первому встречному чуть не все, что на нем одето; другой – щеголь рыжий, все волосы скоро повычешет, столько в зеркало пялится - того гляди оно треснет. Ты, Кев, лучше всех, нечего себя обижать.