Осталась на берегу от братьев только кучка чёрного пепла, но скалы и река запомнили их голоса. В тихую ночь, когда звёзды опускаются к прозрачной воде, скалы тихо гудят голосом мальчика, родившегося вторым: «Я тоскую о тебе, брат!» И река отвечает голосом первого мальчика: «Мы не должны нарушать запрет…»
Зачем Женька такое наплёл на ночь глядя? Как-то вдруг тяжко стало от такой сказки с плохим концом! Наверное, плохое настроение было у парня — размышляет Ножнин. И ещё он размышляет о том, как трудно будет следователю по молодости собрать из кусочков всю картину случившегося. Соберёт ли? Ему, Ножнину, тоже ничего не понятно.
— Ну, жили два брата, — говорит он следователю, — поврозь, значит, жили. Один к другому через речку перебрался — и взорвались…
— На мину попали? Какая это сказка. Мало ли после войны случалось. И сейчас бывает… Всё же почему вы не остались на утренний клёв? Наверное, под воскресенье оставались, а тут ушли ночью, и автобусы до города уже не ходили?
Ножнин и сам не понимает, почему не остались. Было так: костёр прогорал, он собирался подкинуть сухих веток, а Женька внимательно глянул в глаза и сказал:
— Николай Павлович, надо возвращаться, вы же хотите домой, правда?
И Ножнин понял, что на самом деле хочет домой, быстро сложил в рюкзак рыбацкие пожитки. Костёр они спешно затоптали вдвоём.
Действительно, почему не остались?
Возник вдруг в памяти случай трёхлетней давности. Они возвращались с Женькой после дневной смены с завода, проходили мимо пивного ларька, облепленного толпой, жаждущей прохладительного напитка с долей алкоголя. И тут в толпу у ларька нахально врезался расхристанный, пьяный мужик с пустой трёхлитровой банкой. Очередь возмутилась. Ему велели стать в хвост, но он, вспыхнув пьяной злобой, замахнулся банкой. В одно мгновение Женька очутился рядом и твёрдо сказал, бесстрашно глядя в налитые яростью глаза:
— Быстро домой — перебьёшься без пива!
Из безвольно повисших рук пьяного выскользнула банка и брызнула по асфальту осколками. Он даже не взглянул на неё, быстро зашагал прочь. Незнакомым, брезгливым голосом Женька сказал:
— И когда же люди Земли перестанут убивать сами себя?!
Что это было? То же самое, что и на рыбалке, внушение какое-то? Но он, бывший фронтовик, не верит в разные фокусы!
II
— Как-то получилось — не остались, — сказал он следователю.
— Мухин торопился?
— Вроде бы… Точно не могу сказать.
Женька нёс рюкзак с рыбой и котелком, обёрнутым в старые газеты, чтобы не испачкать остального. Автобусы давно не ходили. Они шли по тёмному, спящему городу, пахло дождём — он, видно, пролился где-то неподалёку, но небо всё ещё было плотно забито тучами.
На ходу Женька резко остановился и посмотрел вверх. Ножнин решил, что он опасается дождя, и пошутил:
— Не сахарный, не размокнешь.
Тот с минуту постоял столбом, криво усмехнулся и зашагал быстрее. Ножнин решил, что парень продрог: много купался, оскользнулся в кедах с мостков, моя котелок из-под ухи. Дома он предложил Женьке выпить чаю, но тот отказался, занёс рюкзак в прихожку и сказал, непонятно к чему:
— Спасибо вам за всё!
Чёрт возьми, а он же прощался! Значит, собрался куда-то исчезнуть!
— Да, — уверившись, сказал Ножнин. — Торопился он…
— Вот видите… Как спалось в ночь после рыбалки?
— Часа три поспал, не больше. Значит, в шестом проснулся, а в семь к Евгению пошёл.
Женька ушёл, и Ножнин сразу лёг. Уснул быстро. Приснилась война. Первые годы после демобилизации по ранению война снилась часто, потом всё реже и реже. Ножнин был рад этому, не хотелось видеть войну даже во сне.
Той ночью война приснилась опять. Он лежал на краю глинистого окопчика, за ним было безрадостное поле — мешанина из грязного снега и вздыбленной снарядами земли. По полю на окоп ползло огнистое облако. Ножнин понимал: надвигающуюся опасность надо остановить залпом орудийного расчёта, но голос пропал, губы онемели. Можно подать команду взмахом руки — рука не поднимается, как перебитая. А огонь клубится всё ближе — это гибель.
Неожиданно откуда-то сбоку наперерез бросается Женька, широко распахнув руки, преграждая пламени доступ к окопу. Волосы у него почему-то белые, вроде совсем это не Женька, а незнакомый мужик громадного роста. Он оборачивается к окопу и кричит Женькиным голосом: «Я тоскую о тебе, брат!»…
Часы на стене с усилием проскрипели пять раз. Лёжа в постели, Ножнин вспоминал кошмар и вдруг понял, что пробудился от голоса из сна, когда уже ощущал рядом привычную обстановку и знакомо высвечивался прямоугольник балконной двери.
Он встал, вытащил из морозилки рыбу и вывалил в раковину. Прикосновение к холодным рыбьим телам рассеяло остатки сонливости. Хотелось пожарить рыбу с луковым гарниром — Женька любил такой гарнир, — но в холодильнике нашлись только две привядшие луковки, на базар идти было рано, стучаться к Женьке тоже рано — пусть парень доспит.
Пожарив рыбу без лука, Ножнин лёг, но сна не было, и неизвестно отчего возникло беспричинное беспокойство. Он лежал, прислушиваясь к звукам зарождающегося дня. Заскребла метла дворника. Он заворчал слышимо на какой-то беспорядок, зазвенел ведром. Проехала грузовая машина, тяжко громыхнув на выбоине дороги, проехала вторая, тоже громыхнула и стеклянно прозвякала — в магазин повезли молоко.
Без пятнадцати семь Ножнин поднялся на пятый этаж позвать Женьку завтракать, позвонил. Женька не отозвался, и Ножнин решил, что тот тоже встал рано, убежал на стадион крутить утреннюю гимнастику. Он собрался отойти от его двери, но за ней вдруг ясно раздался стон.
Испугавшись, Ножнин забарабанил в дверь кулаком. Из квартиры напротив появилась заспанная женщина в шлеме из бигудей и раздражённо сказала:
— Людей ни свет ни заря тревожите, совесть надо иметь!
— Там что-то случилось! — пояснил ей Ножнин, и соседка заинтересованно заглянула в замочную скважину:
— Ключ вставлен изнутри, а что такое?
Не боясь перебудить всех соседей, Ножнин забарабанил в дверь. Появился муж соседки, тоже заспанный и рассерженный. Она сказала ему:
— Стонут там, и ключ вставлен. Надо по ноль два звонить, пусть дверь ломают.
— С ними только свяжись! — сказал муж и принёс топор. Вставив лезвие между косяком и дверью, сильно нажал. От косяка отскочила щепка. Соседкин муж поинтересовался:
— А кто отвечать будет? Я отвечать не хочу.
Ножнин вырвал топор, нажал, вставив промеж косяком и дверью. Она хрустнула сухим деревом, лязгнула отогнутым замком. Ключ выпал на пол прихожки…
— Скажите, что бросилось вам сразу в глаза? — спросил следователь.
— Ну, мальчонка этот… Одёжка раскиданная.
— О раскиданной одежде прошлый раз вы забыли? Пожалуйста, подробнее…
Скомканные брюки валялись у порога, рядом кеды с оборванными шнурками, словно Женька сдирал всё это с себя в страшной спешке. А на тахте в комнате лежал незнакомый мальчик лет восьми, неестественно прямо вытянув тонкую шейку. Он мутно смотрел в потолок и стонал. Рубашка больничного покроя из застиранной бязи задралась, открыв впалый живот в частых круглых синяках. Кто-то одёрнул рубашку, но она сразу сползла с острых приподнятых коленок.
Ножнин слышал, как за спиной скапливается народ, но не оглядывался, стоял и смотрел на мальчика, понимая, что тот умирает, а судорога, шевелящая худое тельце, скоро должна прекратиться. Он насмотрелся на смерть на фронте и знал: вслед за слабеющими конвульсиями наступает неподвижность.
— Какой подлюга избил ребёнка?! — сказали рядом. Ножнин вздрогнул, но опять не обернулся и всё глядел на мальчика, стараясь понять, отчего он умирает. Тогда он как-то и не подумал, откуда взялся мальчик.
Рядом опять сказали:
— Острижен-то как! В инфекционке, видно, оболванили!
Народ, набившийся в квартиру, шарахнулся к двери, что-то зазвенело и покатилось. Ножнин вспомнил: в прихожке стоял пустой круглый аквариум, Женька всё собирался завести вуалехвосток, но в зоомагазине торговали невзрачными гуппи.