Игорь молча ушёл на кухню и, услышав скрип дивана под улёгшейся женой, вынул из этюдника клеверное поле. Долго вглядывался в картину, сделал несколько мазков, пытаясь в которой раз разгадать тайну оживления. Ночью он потихоньку подошёл к кроватке сына. Бледный лобик ребёнка был влажен от испарины, воздух трудно проходил через неестественно красный, запёкшийся рот.
— Ничего не могу писать, кроме той картины, прости! — прикоснулся осторожно губами к детскому лобику. — Я избавлюсь от наваждения…
На другой день к вечеру он пошёл к реке. Павел Иванович сидел на перевёрнутой лодке. И то, что он вроде поджидал Игоря, испугало его, он хотел было повернуть назад, но Павел Иванович, словно почувствовав его присутствие, оглянулся и помахал рукой.
— Я знал: вы придёте, — сказал он. — Что, не по себе? Пугает избавление от навязчивой идеи?
— Я не верю в чертовщину, но вы похожи на дьявола-искусителя, — невесело улыбнулся Игорь.
— Современная наука давно переплюнула дьявольские фокусы, — рассмеялся Павел Иванович. — Собственно, я не уговариваю, а если решили, садитесь в машину — через пару часов станете нормальным человеком, эти ваши краски и оттенки перестанут изводить.
Игорь забрался на переднее сиденье машины:
— Едем в клинику?
— Зачем в клинику? Простейшая аппаратура есть у меня дома, кроме того, небольшой сеанс гипноза…
Они долго кружили по городу, выехали через какое-то шоссе в микрорайон, потом миновали и его… Холодная изморозь залепляла лобовое стекло, дорога виднелась только через полукружие, оставляемое «дворниками».
Игорь проснулся на рассвете и долго лежал, пытаясь припомнить вчерашний вечер. Он пришёл к реке, встретился с Павлом Ивановичем. Что же было дальше? Кажется, они куда-то ехали, потом тот отвёз его домой. Нет, больше он ничего не мог вспомнить. Кружилась голова, в мыслях творилась какая-то неразбериха. Он пошёл на кухню, выпил стакан холодного чая и стал одеваться.
— Куда ты? — спросила жена, привыкшая, что он вставал позднее её.
— В мастерскую.
Жена недоверчиво глянула на него и стала подогревать для ребёнка молоко.
Ионыч как будто обрадовался его приходу:
— Решил начать трудовую деятельность или так зашёл? Работёнка-то есть, деньга хорошая оговорена. — Он кивнул на большое полотно у стены. Углём на нём были набросаны контуры плечистого рабочего и неизменной жизнерадостной колхозницы. — Спешная работёнка! — добавил он. — Возьмёшься?
До обеда Игорь набрасывал задний фон — заводские трубы и соседствующие поля. Работал он механически, затасканный сюжет картины не вызывал ничего, кроме равнодушия. После обеда Ионыч скомандовал:
— Давай теперь фигуры в цвете. Ярче делай, знаешь, как такое требуется.
Игорь взял краски и начал писать фигуры. К концу дня Ионыч, подойдя к нему, вдруг возмущённо закричал:
— С ума сошёл или перебрал вчера?! Это колхозница, да?! Утопленницу изобразил! Физиономия-то синяя! Зачем?! Нет, погляди, какую синюю бабу изобразил, а платье зачем-то зелёное!
Игорь посмотрел на тюбик, выдавленный на палитру: берлинская лазурь! Беря его из коробки, он не посмотрел на надпись и тюбик показался красным кадмием. Он смешал «кадмий» с белилами. Что же это? Он разучился различать цвет?
— Я, кажется, болен, — сказал он Ионычу, бросил кисти и ушёл. Он не огорчился, отнесясь спокойно к происшествию.
По временам в размеренную и благополучную жизнь Игоря Петровича врывается ощущение неясной тревоги. Бывает обычно такое, когда в скверах пышно расцветают клумбы, а не успевшие пропылиться деревья покрыты свежей листвой. Ещё он чувствует тревогу во время летних дождей, пахнущих свежестью трав и мокрой землёй. Утром Игорь Петрович вдруг проходит мимо своего фотоателье, садится на автобус и уезжает далеко за город. По дороге он жадно всматривается в пригородные рощицы и поляны, словно ожидает встретить что-то знакомое. Он едет до конечной остановки, туда, где начинается жиденький лесок, и долго бродит в нём, а утомившись, лежит под деревом и смотрит в небо. Особенно волнуется он, если небо закрыто тёмной тучкой и солнце робко проглядывает сквозь неё.
В такие минуты ему кажется: должно произойти что-то необычное и прекрасное, он вдруг начинает верить в это и с надеждой смотрит на тучи.
Ничего не происходит. Последним автобусом он возвращается в город, идёт домой, и его всегда ожидает обильный ужин, умело приготовленный женой. В семье достаток, заработок Игоря Петровича вполне приличный — все довольны.
Но иногда он проходит мимо фотоателье несколько дней подряд, и тогда жена начинает ворчать и говорить, что он опять «мается дурью». Она напоминает, что по окончании десятого класса он обещал подарить сыну стереомагнитофон, а холодильник вот-вот от старости выйдет из строя…
И утром, без пятнадцати десять, Игорь Петрович неспешно завтракает, повязывает на сорочке тугим узелком галстук и отправляется в фотоателье делать карточки для профсоюзных билетов и паспортов, а также фотографии голеньких младенчиков и групповые снимки. Посетителей в фотоателье не очень много — он делает фотографии только в чёрно-белом цвете.
ПЛЯСКИ ОДИНОЧЕСТВА
Прохладным ноябрьским утром на ещё безлюдной улице приморского городка машиной был сбит старик. С пакетом свежих хлебцев он только что отошёл от булочной, как светло-оранжевая машина, проезжающая мимо, вдруг заскочила на тротуар и, сбив старика, умчалась. Это рассказала продавщица из булочной, но марку и номер машины она не заметила.
Старик умер по дороге в клинику. Полиция патрулировала выезды из городка, старательно объезжала улицы, светло-оранжевая машина как испарилась. Спустя же три часа после происшествия в полицейский участок позвонил какой-то мальчишка и пробормотал непонятное:
— Около причала приплыла машина… в ней навроде покойник…
Мальчишка сразу бросил трубку, должно быть, боясь расспросов. Трое полицейских на мотоциклах заторопились к причалу.
25 августа
Начинаю заново дневник. Так и тянет всё записать, как бы поговорить сама с собой — больше не с кем. Знакомые из нашей «шайки» не поймут или поднимут насмех.
Прежний дневник погиб из-за тёти Лиззи. Заявилась без звонка, неожиданно, наплела, как соскучилась, а потом проболталась: на вилле красят полы, ей дурно от запаха краски. Я было намекнула об отеле — у меня же одна комнатушка, будет ей неудобно. Куда там! Замахала сухими лапками: «Нет, нет, милочка, в отелях непременно пристают эти нахальные мужчины!» Семидесятилетняя ходячая мумия боится мужчин! Думаю, должно быть наоборот.
Пришлось целую неделю помучиться. Курить — ни-ни! Тётя Лиззи считает курящих женщин шлюхами. Домой не позднее десяти вечера: «Порядочная девушка не шляется по ночам!» А «порядочной девушке» вот-вот стукнет двадцать восемь, всё познала, всё успела испытать в этой дерьмовой жизни. Так и сидела дома, выслушивала бесконечные воспоминания тёти о её невинной юности.
На дневник она наткнулась случайно. Надо же было мне, идиотке, оставить среди разных журналов на столике. Хорошо ещё, что тётя слепа как крот, а очки забыла дома. Несколько страниц всё же сумела разобрать и подскочила в кресле, словно в зад воткнулась иголка: «Что за гадость у тебя?!» Я наврала: дневник остался от прежней жилицы. «Немедленно выбрось!» — завопила тётя, сама доковыляла до мусоропровода и шваркнула в него тетрадь.
28 августа
Наконец-то можно свободно дышать — тётя Лиззи убралась. Стала бы я терпеть старую галошу, но — наследство! Надеюсь. У неё нет никого, кроме меня, «любимой племянницы». Не оставит же всё в пользу бродячих собак или католических попов? Набожностью не очень-то отличается, собак и кошек считает разносчиками страшных болезней. Пока ничего не даёт, дарит на рождество подушечки для иголок и салфеточки с вышитыми цветочками и буковками: «Любимой Жанне». Любовь — ха, ха! Ещё в доказательство своей нежности штопает мои драные колготки, потом я незаметно их выбрасываю. От большой «любви» отдала меня в самый дрянной колледж, когда я осталась сиротой. До сих пор вспоминаю это заведение с глубоким отвращением. Жёсткие, как ложе святых мучеников, кровати, запах мочи и хлорки из туалетов, руки вечно в цыпках от дешёвого мыла и ежедневное нудное сидение в классных комнатах за ободранными столами. На моём было выцарапано сердце с именами в серединке: Алекс плюс Рита. В мрачном доме с вонючими комнатами у неизвестной Риты был возлюбленный. Молодец девчонка.