Когда мы пришли, дедушка Ннукву сидел на террасе. Он поднялся с низкого стула нам навстречу. На циновке из пальмовых листьев стояли тарелки с едой.
На дедушке была накидка, перекинутая через плечо и завязанная вокруг шеи, из-под нее торчала некогда белая, но потемневшая от времени футболка с желтыми подмышками.
— Neke! Neke! Neke![40] Камбили и Джаджа пришли, чтобы проведать своего старого деда!
Несмотря на то что дедушка горбился под тяжестью лет, даже сейчас было видно, какой высокий он человек. Дед пожал руку Джаджа и обнял меня. Я мягко прижалась к нему и еще немного продержала его в объятиях, стараясь не вдыхать сильный запах маниоки.
— Садитесь и поешьте, — пригласил дедушка, указывая на циновку. В эмалированных посудинах были фуфу и жидкий суп без мяса и рыбы.
Гостей принято угощать, но дедушка Ннукву знал, что мы откажемся, и потому глаза его озорно поблескивали.
— Нет, спасибо, — сказали мы, и сели на деревянную скамейку рядом с ним. Я прислонилась к распашным деревянным ставням позади себя.
— Слышал, вы приехали вчера, — начал разговор дедушка. У него дрожал голос и нижняя губа, а иногда я понимала его только спустя пару мгновений после того, как он заканчивал слово. Дедушка говорил на языке предков, и его речь ничем не напоминала английскую.
— Да, — ответил Джаджа.
— Камбили, ты так выросла! Уже настоящая agbogho[41]. Скоро к вам начнут приходить ухажеры, — шутливо сказал он.
Его левый глаз постепенно слеп и покрывался пленкой, напоминающей цветом разбавленное молоко. Я улыбнулась, когда дедушка протянул руку, чтобы похлопать меня по плечу. Его кожу покрывали старческие пигментные пятна, которые выделялись на коже цвета земли, потому что были намного светлее.
— Дедушка Ннукву, вы здоровы? У вас ничего не болит? — с некоторой тревогой спросил Джаджа.
Дедушка пожал плечами, словно говоря, что в его теле мало что осталось здоровым, но он ничего не может изменить.
— Я здоров, внучек. А что еще остается старику, как не быть здоровым до того момента, как он встретится со своими предками? — он замолчал, чтобы слепить пальцами комочек фуфу. Я наблюдала за ним, за его улыбкой, за легкостью, с которой он бросил скатанный комок в сторону сада, где высохшие травы покачивались под легким ветром. Он предлагал Ани, богу этой земли, разделить с ним трапезу. — У меня часто болят ноги. Ваша тетушка привозит мне лекарство, когда у нее хватает денег. Но я — старик, у меня все время что-то болит, не ноги, так руки.
— А тетя Ифеома приедет? С детьми? — я поддержала беседу.
Дедушка Ннукву поскреб голову под несколькими седыми лохмами, которые упрямо не желали покидать его почти лысую голову.
— Ehye[42], я жду их завтра.
— В том году они так и не добрались сюда, — проговорил Джаджа с легким укором.
— У Ифеомы не хватило денег, — дедушка покачал головой. — С тех пор как умер отец ее детей, ей живется нелегко. Но в этом году они приедут. Вы с ними встретитесь. Плохо не знать собственных кузенов. Не по-людски это.
Мы промолчали. Мы почти не знали тетушку Ифеому и ее детей потому, что она поссорилась с папой из-за дедушки Ннукву. Об этом нам рассказала мама. Тетя перестала разговаривать с папой после того, как он запретил дедушке Ннукву приходить в наш дом. С тех пор прошло уже несколько лет. Совсем недавно они снова стали общаться.
— Будь в моем супе мясо, я бы вас угостил.
— Ничего, дедушка Ннукву, — улыбнулся Джаджа.
Дедушка медленно глотал еду. Я наблюдала, как она скользит вниз по его горлу, с трудом проходя мимо провисшего адамова яблока, выпирающего на шее, как морщинистый грецкий орех. Рядом с ним не стояло даже стакана воды.
— Скоро придет девочка, которая помогает мне по хозяйству, Чиньелу. Я отправлю ее в лавку Ичи, купить вам лимонаду.
— Не надо, дедушка Ннукву. Большое спасибо, — сказал Джаджа.
— Ezi okwu?[43] Я знаю, что ваш отец не позволяет вам здесь есть, потому что я делюсь своей едой с нашими предками, но разве вам нельзя попить лимонада? Разве я не покупаю его в лавке, как все остальные?
— Дедушка Ннукву, мы поели перед тем, как приехать сюда, — сказал Джаджа. — Если мы захотим пить, то мы попьем в твоем доме.