Папе хотелось, чтобы священник говорил о другом: о младенце в яслях, о пастухах и Вифлеемской звезде. Я поняла это по тому, как он сжимал в руках молитвенник и как ерзал на месте. Мы сидели в первом ряду. Женщина с приколотым к белому хлопковому платью медальоном, где была изображена Пресвятая Дева, бросилась нам навстречу при входе, чтобы проводить на предназначенные места, по дороге громким шепотом объясняя папе и всем остальным, что первый ряд оставлен для очень важных людей. Слева от нас сидел вождь Умеади, единственный человек в Аббе, дом которого был больше нашего, а справа — его королевское величество, igwe[64]. Igwe подошел пожать папину руку после причастия и сказал:
— Nno пи, я зайду к вам позже, чтобы поприветствовать надлежащим образом.
После службы мы сопровождали папу на встречу, посвященную сбору средств, в расположенное возле церкви здание. Средства требовались на дом для священника. Женщина-волонтер с повязанным на голове шарфом раздавала буклеты с фотографиями старого жилища, на которых неверной рукой были проставлены стрелки, указывающие, где текла крыша и где термиты съели дверные косяки. Папа выписал чек и вручил его женщине, сказав, что не хочет произносить речь.
Когда была объявлена сумма собранных средств, священник вскочил и принялся танцевать, крича так громко, что эти звуки напоминали грохот стихии в конце сезона дождей.
— Пойдем, — сказал папа, когда организаторы собрания перешли к объявлению суммы следующего пожертвования.
Он повел нас к выходу из зала, улыбаясь и махая рукой множеству рук, тянущихся, чтобы коснуться его белой туники. Казалось, все эти люди надеялись, что это прикосновение будет целительным.
Вернувшись домой, мы нашли все диваны и кресла дома заполненными людьми. Кто-то даже сидел на журнальных столиках. Когда папа вошел, все встали и крики «Omelora!» разнеслись по округе. Папа обошел всех, пожимая руки, обнимая и повторяя: «С Рождеством!» и «Да благословит вас Господь!» Дверь во двор осталась открытой, и в гостиной сгустился серо-голубой дым от очагов, над которыми готовили угощения, да так, что я с трудом различала лица гостей. Я слышала голоса женщин, доносившиеся со двора, и скрежет поварешек, разливавших густой суп и рагу по тарелкам.
— Идите и поздоровайтесь с нашими родственницами, — велела мама. Мы последовали за ней во двор. Женщины захлопали в ладоши и на разные лады поприветствовали нас.
— Nno пи. Добро пожаловать, — ответили мы с братом.
Все эти женщины с повязанными шарфами на головах, в изношенных накидках, юбках и блузах не по размеру походили друг на друга. У них были одинаково широкие улыбки, белые зубы, высушенная солнцем кожа, цветом и текстурой напоминавшая скорлупу арахиса.
— Nekene! Посмотрите на мальчика, который унаследует богатство своего отца! — крикнула женщина, выкрикивавшая приветствия громче всех остальных. Ее рот формой напоминал узкий тоннель.
— Не будь у нас кровного родства, я бы продала тебе мою дочь, — ухмыльнулась другая, обращаясь к Джаджа. Они сидела возле треноги, помешивая уголья под котлом.
— А девочка-то уже зрелая agboghol[65]. Скоро сильный молодой мужчина принесет нам пальмового вина! — обронила третья, направляясь в дом с подносом, нагруженным кусками жареной говядины. Ее грязная накидка была плохо повязана, и один край волочился по земле.
— Идите к себе и переоденьтесь, — сказала мама, обняв нас с Джаджа за плечи. — Скоро приедет ваша тетя и ее дети.
Сиси накрыла стол на восемь человек, поставив широкие тарелки карамельного цвета и положив такие же полотняные салфетки, накрахмаленные и отутюженные в форме треугольников. Тетушка Ифеома с кузенами приехали, когда я переодевалась в своей комнате. Раздался громкий смех, и эхо от него не утихало еще некоторое время, бродя по нашему дому. До тех пор пока я не вышла в гостиную, я не поняла, что это смеется моя кузина. Мама, по-прежнему одетая в розовое, обильно расшитое пайетками платье, в котором она была в церкви, сидела на диване с тетушкой Ифеомой. Джаджа разговаривал с Амакой и Обиорой возле этажерки. Я подошла к ним, стараясь выровнять дыхание.
— Это же музыкальный центр? Так почему вы не ставите музыку? Или вам она тоже наскучила? — спросила Амака, переводя безмятежный взгляд с меня на Джаджа и обратно.