— На заводе много баллонов с газом, — она явно пыталась убедить тетушку Ифеому попросить их у папы. Тетушка тоже шептала, но я прекрасно ее слышала, потому что ее шепот был таким же, как и она сама: выдающимся, живым, бесстрашным, громким и ярким.
— Ты что, забыла, как Юджин предлагал купить мне машину? Вот только взамен он хотел, чтобы мы присоединились к ордену Святого Иоанна. Он требовал, чтобы мы послали Амаку в католическую женскую школу при монастыре. Он даже пытался запретить мне пользоваться косметикой! Я хочу новую машину, nwunye т, и хочу снова пользоваться газовой плитой, и морозилку хочу, и деньги мне тоже нужны, чтобы не перешивать брюки Чиме, когда он вырастет. Но я не стану просить своего брата наклониться, чтобы мне было удобнее лизать его зад за все эти блага.
— Ифеома, если ты… — тихий голос мамы снова стал неразборчивым.
— А ты знаешь, почему Юджин не ладил с Ифедиорой? — вновь зазвучал жаркий и напористый шепот тетушки. — Потому что Ифедиора прямо в лицо говорил ему то, что думает. Он не боялся говорить правду. А ты сама знаешь, как Юджин борется против правды, которая его не устраивает. Наш отец умирает. Ты меня слышишь? Умирает. Он уже старик, сколько ему еще осталось, gbo? Но Юджин по-прежнему не пускает его в дом, даже не навещает его. О joka![67] Юджину пора прекратить брать на себя работу Господа. Бог и сам прекрасно с ней справится. И если настолько неправильно, что наш отец следует традициям предков, то пусть Бог его и судит. Бог, а не Юджин.
Я услышала слово «итиппа». Тетушка Ифеома громко рассмеялась, перед тем как ответить.
— Ты же знаешь, что наша родня, вся наша итиппа в Аббе скажет Юджину все, что будет угодно самому Юджину. Среди родни дураков нет: никто не станет кусать кормящую руку.
Я не слышала, как Амака вышла из комнаты Джаджа и подошла ко мне. Наверное, потому что коридор был очень широким. Она встала так близко, что, когда заговорила, ее дыхание коснулось шеи.
— Что ты делаешь?
Я подскочила на месте.
— Ничего.
Она странно на меня посмотрела и наконец произнесла:
— Твой отец поднялся к обеду.
Папа наблюдал, как мы рассаживались за столом, а когда все заняли места, начал читать молитву. Это отняло у него немного больше времени, чем обычно, более двадцати минут. И когда он наконец сказал: «Во имя Господа нашего, Иисуса Христа», тетушка Ифеома так сказала «Аминь», что ее голос зазвенел над всем столом.
— Ты специально дожидался, когда рис остынет, Юджин? — пробормотала она.
Папа продолжил разворачивать салфетку, словно ее и не слышал. Комнату наполнил стук ложек и вилок о тарелки. Несмотря на то что время чуть перевалило за полдень, Сиси опустила шторы и зажгла люстру. В желтом свете глаза Обиоры приобрели еще более глубокий золотистый оттенок, как у созревшего меда. Кондиционер работал, но мне было жарко.
Амака положила на свою тарелку почти все, что было на столе: рисовый джолоф, фуфу, два разных рагу, салат и сливки. Она сделала это как человек, у которого не скоро появится возможность хорошенько поесть.
— Вы всегда едите рис с ножом и вилкой? — спросила она, наблюдая за мной. Я кивнула, не отрывая глаз от рисового джолофа. Мне отчаянно хотелось, чтобы ее голос звучал хоть чуточку тише. Я не привыкла к таким разговорам за столом.
— Юджин, ты должен позволить детям погостить у нас в Нсукке, — сказала тетушка Ифеома. — Мы живем не в особняке, но они хотя бы получше узнают своих кузенов.
— Дети предпочитают оставаться в собственном доме, — ответил папа.
— Это потому, что они никогда не были в гостях. Уверена, им будет интересно посмотреть Нсукку. Джаджа и Камбили, правда?
Я пробормотала что-то своей тарелке, а потом притворилась, что у меня першит в горле.
— Если папа не будет против, — сказал Джаджа, и отец улыбнулся ему. Я пожалела, что слова принадлежали не мне.
— Может быть, на следующих каникулах, — твердо произнес папа. Он ожидал, что тетушка Ифеома примет его ответ и угомонится.
— Юджин, biko, позволь детям поехать и провести у нас неделю. У них нет занятий до конца января. Пусть твой водитель привезет их в Нсукку.
— Ngwanu[68], посмотрим, — отец впервые заговорил на игбо и на мгновение нахмурился так, что его брови почти сошлись на переносице.