— Папа все еще машет, — Джаджа смотрел назад через зеркало дальнего вида, пока Кевин выводил машину со двора.
— Он плачет…
— И садовник тоже машет, — продолжал Джаджа, делая вид, что не слышит меня. Я достала из кармана четки, поцеловала распятие и начала молитву.
За окном проносились почерневшие кузова машин, брошенных на обочине. Некоторые из них стояли здесь так давно, что покрылись ржавчиной. Я пыталась представить себе людей, которые когда-то ехали в них, понять, что они чувствовали перед тем, как разбилось стекло, смялся метал и вспыхнули языки пламени. Я не сосредотачивалась на таинствах молитвы и знала, что Джаджа тоже слушает невнимательно, потому что он все время забывал, когда приходила его очередь читать. Примерно через сорок минут я увидела вывеску «Университет Нигерии, Нсукка» и спросила Кевина, добрались ли мы до места.
— Нет, — ответил он. — Еще немного.
Возле городка под названием Опи, где на покрытых пылью указателях к церкви и школе тоже значилось «Опи», оказался полицейский пост. Большую часть дороги занимали старые покрышки и бревна с гвоздями, для проезда оставалась узкая колея. Когда мы подъехали, полицейский взмахом руки велел нам остановиться. Кевин зарычал, затем потянулся к бардачку и, достав банкноту в десять найра, протянул ее полицейскому в открытое окно. Тот шутливо отсалютовал, улыбнулся и взмахом руки велел нам проезжать. Будь в машине папа, Кевин никогда не решился бы дать взятку. Когда отца останавливали полицейские или военные, он не жалел времени: предъявлял им документы, позволял им обыскивать машину, делать все, что угодно, но не давал им денег. «Нельзя становиться частью того, против чего мы боремся», — любил повторять он.
— Въезжаем в Нсукку, — сообщил Кевин спустя несколько минут. Дорога шла мимо рынка.
Лавочки со скудным товаром на полках грозили рухнуть и засыпать вся узкую полосу проезда, без того забитую рядами брошенных машин, уличными торговцами с подносами на головах, мотоциклистами, мальчишками, толкающими тележки с бататом, женщинами с корзинами в руках и нищими, которые поднимались со своих циновок, чтобы помахать нам руками. Теперь Кевин сильно сбавил скорость, потому что ему приходилось объезжать ямы, расположенные в самых неожиданных местах, и повторять сложные маневры движущейся впереди машины. После рынка мы оказались на участке, где обочина с обеих сторон обрушилась, а дорога сузилась еще сильнее. Здесь Кевину пришлось остановиться, чтобы пропустить идущие навстречу автомобили.
— Мы добрались до университета, — наконец объявил он.
Над нами возвышалась широкая арка с черными металлическими буквами, которые гласили: «Университет Нигерии, Нсукка». Широко распахнутые ворота охраняли люди в темно-коричневой униформе и беретах того же цвета. Кевин остановил машину и опустил стекла:
— Добрый день. Не подскажете, как проехать на Маргарет Картрайт авеню?
Охранник с помятым, как скомканная одежда, лицом, стоявший ближе всего к дороге, сначала спросил: «Как поживаете?» — а потом пояснил, что Маргарет Картрайт авеню находится совсем рядом. Нам следовало ехать прямо, затем повернуть направо и практически сразу — налево. Кевин поблагодарил его и двинулся дальше. Я увидела лужайку цвета шпината, посередине которой возвышалась статуя льва, вставшего на задние лапы и выгнувшего хвост. Я не заметила, что Джаджа тоже смотрит на него, пока он не прочитал слова, написанные на пьедестале: «Восстановить достоинство человека». Затем пояснил:
— Это девиз университета.
На Маргарет Картрайт авеню по обеим сторонам дороги росли гмелины. Я представила, как во время сезона дождей эти деревья склоняются друг к другу, превращая улицу в темный тоннель. Сначала мы проехали дуплексы с местами для парковок, покрытыми гравием, и табличками «Берегитесь, злая собака» в палисадниках. Потом вдоль дорог потянулись ряды бунгало с подъездными дорожками, которые вмещали только две машины. И наконец мы увидели многоквартирные дома, окруженные голой землей вместо дорожек и парковочных мест. Кевин ехал медленно, непрестанно повторяя номер дома тетушки Ифеомы, словно это могло помочь отыскать его быстрее. Нужным оказался четвертый с начала улицы: высокое обезличенное здание, покрытое синей, облезшей от времени краской, с телевизионными антеннами, торчавшими над балконами. В доме было по три квартиры с каждой стороны. Тетя жила на первом этаже, перед ее окнами раскинулся маленький яркий садик, обнесенный колючей проволокой. Розы, гибискусы, лилии, иксоры и кротоны росли в нем вплотную — все вместе очень походило на нарисованный праздничный венок. Тетушка Ифеома показалась из квартиры в футболке и шортах. Кожа на ее коленях была очень темной.