Я смотрела, как тетушка Ифеома уносит в спальню наши листочки. У меня пересохло во рту, а язык прилип к небу.
— У вас что, дома есть расписание, которому вы должны следовать каждый день? — спросила Амака. Она лежала на полу, положив голову на одну из бежевых подушек.
— Да, — ответил Джаджа.
— Интересно. Выходит, богачи теперь не могут сами решать, что им делать в течение дня.
— Амака! — раздался предостерегающий голос тетушки Ифеомы.
Она вышла из спальни, держа в руках огромные четки из голубых бусин и металлическое распятие. Как только по экрану пошли титры, Обиора выключил телевизор. Кузены ушли за своими четками, и мы с Джаджа достали свои из карманов. Мы встали на колени возле тростниковых стульев, и тетушка Ифеома начала читать молитву о первом чуде. После того как мы произнесли последний раз «Аве Мария», я вздрогнула, услышав высокий мелодичный голос. Амака пела! Ка т bunie afa gi епи…[77] Тетушка Ифеома и Обиора присоединились к ней, вплетая голоса в мелодию. Я встретилась взглядом с Джаджа и заметила, как влажно блестят его глаза, как готовы предположить все, что угодно. «Нет!» — напряженно моргнула я, пытаясь передать брату мысленный посыл. Это было неправильно, нельзя сбиваться на пение прямо посередине молитвы! Амака начинала петь в конце каждой молитвы о чуде, и песни на игбо позволяли голосу тетушки Ифеомы отражаться и мерцать, как у оперной певицы, которая исторгала слова из глубин существа. Мы с братом молчали.
После молитвы тетушка Ифеома спросила нас, знаем ли мы какие-нибудь песни.
— Дома мы не поем, — ответил ей Джаджа.
— Ну а здесь так принято, — отрезала тетушка Ифеома, хмуря брови.
После того как тетя пожелала всем спокойной ночи и ушла к себе в спальню, Обиора снова включил телевизор. Я сидела на диване рядом с Джаджа, глядя на сменяющие друг друга изображения на экране, но так и не смогла отличить одного персонажа с оливковой кожей от другого. Мне казалось, что это не я, а моя тень сидит здесь, что она, а не я навещает тетушку Ифеому и ее семью, а сама я осталась дома в Энугу, сижу за столом под своим расписанием и занимаюсь. Вскоре я пошла готовиться ко сну. Даже без расписания я знала, во сколько папа велел нам ложиться. Я уснула, гадая, когда придет Амака и опустятся ли уголки ее губ в усмешке, когда она увидит, что я уже сплю.
Мне снилось, что Амака окунает меня в туалет, в котором плавало что-то зеленоватое и коричневое. Сначала она опустила туда мою голову, потом унитаз раздвинулся, и туда уместилось все мое тело. Пока я силилась освободиться, Амака все время приговаривала: «Смывать! Смывать! Смывать!» Я все еще пыталась отбиться, когда проснулась. Амака уже встала и завязывала накидку поверх ночной рубашки.
— Мы сейчас будем набирать воду, — сказала она.
Она меня не позвала, но я все равно вскочила, завязала накидку и пошла за ней. Джаджа и Обиора уже стояли возле крана во дворе, в углу которого валялись старые автомобильные покрышки, части велосипедов и кузовов машин. Обиора подставлял горловины канистр под струю воды и наполнял их. Джаджа предложил отнести первую наполненную канистру на кухню, но Обиора отказался и утащил ее сам. Амака взяла следующую, и Джаджа подставил маленькую канистру под кран. Он сказал, что спал в гостиной, на матрасе, накрытом накидкой, который Обиора достал из-за двери в спальню. Я слушала брата и удивлялась чудесным переменам в голосе и тому, насколько светлее стали его глаза. Я хотела сама отнести следующую канистру, но Амака рассмеялась и сказала, что я такое не осилю.
Закончив с водой, мы прочитали череду коротких утренних молитв, перемежающихся с песнями. Тетушка Ифеома молилась за университет, за учителей и администрацию, за Нигерию, и, наконец, мы помолились о том, чтобы наш день был полон мира и смеха. Осенив себя крестным знамением, я глянула на Джаджа, чтобы понять, удивился ли он так же, как и я: тетушка Ифеома и ее семья молилась о смехе!
Мы по очереди умывались в узкой ванной, наполовину наполненной ведрами, вода в которых была слегка подогрета кипятильником. В углу идеально чистой ванны зияла треугольная дыра, и, уходя в нее, вода стонала, как человек. Я вымылась собственной губкой с мылом, бережно упакованой мамой. Хоть я и старалась зачерпывать воду понемногу и медленно лить ее на тело, чтобы успеть ополоснуться, все равно, ступив на старое полотенце, положенное на пол, ощущала себя скользкой.
Когда я вышла из ванной, тетушка Ифеома сидела за обеденным столом и разводила несколько ложек сухого молока в графине холодной воды.