— Он сказал, что приедет сюда завтра, чтобы забрать вас обоих, но я его успокоила. Я пообещала, что послезавтра отвезу вас с Джаджа сама, и, по-моему, он это принял. Будем надеяться, что к тому времени бензин найдется, — сказала тетушка Ифеома.
— Хорошо, тетя, — я повернулась и направилась в квартиру, чувствуя, как кружится голова.
— Ах да, и он вызволил своего редактора из тюрьмы, — сказала тетушка мне вдогонку, но я уже ее не слышала.
Амака потрясла меня за плечо, хотя я уже проснулась. На грани сна и бодрствования я представляла, как папа явится сюда, чтобы нас забрать, видела ярость в его налившихся кровью глазах, слышала поток речи на игбо.
— Пойдем, принесем воды. Джадда и Обиора уже вышли, — сказала Амака, потягиваясь. Теперь она говорила так каждое утро и даже позволяла мне нести одну из канистр.
— Nekwa[106], дедушка Ннукву все еще спит. Он расстроится, что из-за таблеток проспал и не встретил солнце, — она наклонилась и мягко потрясла его за плечо.
— Дедушка Ннукву, дедушка Ннукву, kunie[107], — когда он не пошевелился, она повернула его. Накидка распахнулась и открыла белые шорты с растрепавшейся резинкой на поясе.
— Мама! Мама! — закричала Амака. Она лихорадочно шарила рукой по груди дедушки Ннукву в поисках сердцебиения. — Мама!
Тетушка Ифеома вбежала в комнату. Она не успела повязать накидку поверх ночной рубашки, и я увидела очертания ее грудей и небольшую выпуклость живота, проступавшие сквозь тонкую ткань. Она упала на колени и вцепилась в дедушку Ннукву, тряся его изо всех сил.
— Nna anyi! Nna anyi! — истошно кричала она, словно своим голосом могла докричаться до дедушки и заставить его отозваться. — Nna anyi! — Когда она замолчала и принялась хватать дедушку Ннукву за запястье, прикладывать голову к его груди, тяжелую тишину прерывало только пение соседского петуха. Я задержала дыхание, которое мне показалось слишком шумным, чтобы дать тетушке возможность услышать биение сердца дедушки Ннукву.
— Ewuu[108], он уснул. Он уснул навсегда, — наконец произнесла тетушка Ифеома. Она прижала голову к плечу дедушки Ннукву и стала медленно покачиваться.
Амака вцепилась в мать:
— Прекрати! Сделай ему искусственное дыхание!
Но тетушка продолжала раскачиваться. На какое-то мгновение, из-за того что тело старика двигалось вместе с ней, мне показалось, все ошиблись, и дедушки Ннукву на самом деле всего лишь спит.
— Nnamo! Отец мой! — голос тетушки Ифеомы звучал так чисто и высоко, что, казалось, изливался откуда-то сверху. Это был такой же пронзительный звук, который я иногда слышала в Аббе, когда плакальщики шли, крича и танцуя, мимо нашего дома с фотографией своего умершего родственника.
— Nnamo! — стенала тетя, все еще держась за дедушку Ннукву. Амака делала слабые попытки оттащить ее в сторону. Обиора и Джаджа влетели в комнату, и я представила себе наших предков, которые жили сто лет назад и к которым в молитвах обращался дедушка Ннукву: вот они бросаются на защиту своей деревни и возвращаются из боя с вражескими головами на пиках.
— Что случилось, мам? — спросил Обиора. Нижняя часть его штанов намокла и липла к ногам.
— Дедушка Ннукву жив, — решительно заявил Джаджа по-английски, как будто думал, что, если он скажет эти слова достаточно уверенно, они станут реальностью. Должно быть, именно так Господь говорил: «Да будет свет!» На Джаджа были только пижамные брюки, тоже забрызганные водой. Я впервые заметила пробивающиеся волосы у него на груди.
— Nna т о! — тетушка Ифеома по-прежнему цеплялась за дедушку Ннукву.
Дыхание Обиоры стало шумным, влажным. Он наклонился над тетушкой, крепко обнял и стал понемногу отодвигать ее от тела дедушки Ннукву.
— О zugo, хватит, мама. Он присоединился к предкам, — в голосе мальчика звучало непривычное достоинство. Он помог тетушке подняться и сесть на кровать. У них с Амакой были одинаково пустые выражения глаз.
— Я позвоню доктору Ндуоме, — сказал Обиора.
Джаджа наклонился и накрыл тело дедушки накидкой, но лицо он накрыть не смог, хотя ткани было достаточно. Мне хотелось подойти и коснуться дедушки, погладить белые пряди волос, которые Амака пропитала маслом, складки на его груди. Но я не смогла. Папа будет вне себя от ярости. А потом я закрыла глаза, чтобы, когда папа спросит, видела ли я, как Джаджа касается тела безбожника, хуже того, мертвого безбожника, я могла честно ответить «нет». Потому что я не видела всего, что делал Джаджа.