Он начал быстро ощипывать перья и не произнес ни слова, пока курица не превратилась в худую тушку с беловато-желтой кожей. Прежде я не знала, какая у курицы длинная шея.
— Если тетушка Ифеома уедет, я хочу уехать с ней, — сказал Джаджа.
Я ничего ему не ответила. Мне хотелось сказать так много и так много оставить несказанным. Откуда-то взялись два грифа: они сели на землю так близко к нам, что я могла бы схватить их, если бы прыгнула достаточно резко. Их голые шеи лоснились в лучах утреннего солнца.
— Видите, как близко подошли грифы? — спросил Обиора. Они с Амакой вышли через заднюю дверь и остановились там. — Им становится все труднее добывать еду. Сейчас никто не убивает куриц, и им не достается потрохов, — он взял камень и бросил им в грифов. Те взлетели и устроились неподалеку на ветвях мангового дерева.
— Дедушка Ннукву говорил, что грифы испортили свою репутацию, — сказала Амака. — В давние времена люди их почитали, ведь, когда они спускались, чтобы съесть внутренности животных, принесенных в жертву, это значило, что боги ее приняли.
— А в нынешние времена им должно хватать ума подождать, пока мы закончим с курицей, и только потом спускаться, — добавил Обиора.
Джаджа разделал курицу, Амака положила половину тушки в пакет, подготовив ее для хранения в морозилке. И тогда появился отец Амади.
Узнав о том, что он поведет меня заплетать косички, тетушка Ифеома улыбнулась.
— Вы делаете мою работу, святой отец, спасибо, — сказала она, — передавайте привет Мамаше Джо. И скажите, что я скоро приду делать прическу к Пасхе.
В палатке Мамаши Джо на рынке Оджиджи едва хватало места для нее самой и высокого стула, на котором она сидела. Я заняла маленький стул. Отец Амади стоял снаружи, там, где сновали тележки, поросята, люди и курицы, — его широкие плечи не помещались в палатке. Голову Мамаши Джо прикрывала шерстяная шапка, хотя пот выкрасил желтым подмышки ее блузы. По соседству занимались тем же ремеслом: женщины и дети переплетали, завивали и обвивали волосы шнурами. Перед палатками стояли, иногда подпертые сломанными стульями, деревянные таблички с кривоватыми надписями. Ближайшие ко мне гласили: «Мама Чинеду. Особый стилист по прическам» и «Мама Бом-Бой. Интернациональные волосы». Женщины и дети взывали ко всем проходящим мимо посетительницам рынка и тянули к ним руки:
— Заплетем ваши волосы!
— Сделаем вас красивой!
— Я вас хорошо заплету!
Чаще всего женщины отмахивались и шли по своим делам.
Мамаша Джо поприветствовала меня так, будто всегда заплетала мне волосы: я сразу получила статус особого клиента, как племянница тетушки Ифеомы. Мамаша хотела знать, как поживает тетушка Ифеома.
— Я не видела эту добрую женщину уже почти месяц. Если бы не твоя тетушка, я была бы голой, она отдает мне свою старую одежду. Я знаю, у нее самой не так много вещей. Она так старается, чтобы вырастить своих детей достойно. Край! Какая сильная женщина! — игбо Мамаши Джо звучал немного странно, часть слов пропадала, и мне трудно было понять ее рассуждения. Она сказала отцу Амади, что закончит через час, и, перед тем как уйти, он купил бутылку колы и поставил ее возле моего стула.
— Это твой брат? — спросила Мамаша Джо, глядя ему вслед.
— Нет, он священник, — мне хотелось добавить, что это тот, чей голос правит моими мечтами.
— Ты сказала — священник? Так он атец?
— Да.
— Настоящий католический атец?
— Да, — я задумалась, бывают ли не настоящие католические священники.
— И вся эта мужественность пропадет зря, — вздохнула Мамаша, осторожно расчесывая мои густые волосы. Отложив расческу, она распутывала непослушные пряди пальцами. Ощущение было странным, потому что до нее меня причесывала только мама.
— А ты видишь, как он смотрит на тебя? Это что-то да значит, говорю тебе.
— Да? — отозвалась я, потому что не знала, чего ждет от меня Мамаша Джо. Но та уже отвлеклась и что-то прокричала Мамаше Бом-Бой, сидевшей в ряду напротив. И потом, заплетая мои волосы в тугие косички, она, не замолкая, переговаривалась с Мамашей Бом-Бой и Мамашей Каро, которую я так и не увидела, потому что та сидела через несколько палаток от нас.