Тетушка Ифеома мыла холодильник, который стал плохо пахнуть из-за непрекращающихся отключений энергии. Она вытерла вонючую лужу винного цвета, вытащила пакеты с мясом и стала складывать их в миску. Крохотные кусочки говядины покрылись коричневыми пятнами. Куски курицы, которую убил Джаджа, стали насыщенного желтого цвета.
— Сколько мяса пропало, — сказала я.
— Kwa[138] пропало? Я хорошенько его отварю со специями, и все дурное уйдет.
— Мам, она говорит, как дочь Большой Шишки, — сказала Амака, и я была ей благодарна за то, что она не усмехнулась привычной едкой ухмылкой, а рассмеялась материнским смехом.
Мы перебирали рис на террасе, сидя на подстилках на полу. Мы сели так, чтобы на нас попадали лучи утреннего солнца, встающего после обильных дождей. Перебранный и еще грязный рис лежал перед нами аккуратными горками на эмалированных подносах, а мусор мы складывали на подстилки. Потом Амака разделит чистый рис на мелкие порции, чтобы продуть его, освобождая от шелухи.
— Проблема этого дешевого риса в том, что он сваривается в кашу, сколько бы воды ты туда ни наливал. Ешь и думаешь, что это: пюре или рис? — бормотала Амака, когда тетушка Ифеома отлучилась. Я улыбнулась. Никогда еще я не испытывала такой радости от общения, которую ощущала сейчас, сидя рядом с кузиной и слушая ее кассеты с записями Fela и Onyeka. Никогда раньше молчание не было таким комфортным, как сейчас, когда мы перебирали рис, внимательно его разглядывая, потому что некоторые его зерна напоминали маленькие камушки. Даже воздух казался неподвижным, медленно пробуждавшимся после дождя. Облака только начали растворяться на небе, с трудом отделяясь друг от друга, как пушистые семена хлопка, извлеченные из высохшей коробочки — бывшего цветка.
Наш покой был потревожен звуком подъезжающей машины. Отец Амади в это время должен был работать в офисе в капелланстве, но я все равно надеялась, что это он. Я уже представила, как он, улыбаясь, подходит к террасе, придерживая сутану рукой, чтобы легко взбежать по ступеням.
Амака обернулась первой.
— Тетя Беатрис!
Я мгновенно развернулась. Мама выбиралась из потрепанного желтого такси. Что она тут делает? Что произошло? Почему на ней ее домашние желтые тапочки?
Она медленно шла к нам, придерживая рукой накидку, которая казалась такой свободной, что в любой момент могла соскользнуть с ее талии. Блуза была помята.
— Мама, о gini? Что-то случилось? — спросила я, обняв ее и быстро отстранившись, чтобы всмотреться в ее лицо. У нее были холодные руки.
Амака тоже обняла ее и приняла у нее сумочку.
— Тетя Беатрис, ппо.
Тетушка Ифеома торопливо вышла на террасу, вытирая руки о переднюю часть шорт. Она обняла маму и повела ее в гостиную, поддерживая так, как поддерживают калеку.
— Где Джаджа? — спросила мама.
— Гуляет с Обиорой, — ответила тетушка. — Садись, nwunye т. Амака, возьми у меня из сумки деньги и сходи за лимонадом для тети Беатрис.
— Не беспокойтесь, я попью воды, — сказала мама.
— У нас давно не было света, она теплая.
— Не важно. Мне подойдет.
Мама аккуратно опустилась на край плетеного стула и покрутила головой. Взгляд ее был пустым. Я точно знала, что она не видит изображение свежих агапантусов в восточной вазе, которое висело на стене в рамке под стеклом.
— Не знаю, все ли у меня в порядке с головой, — сказала она и прижала тыльную сторону ладони ко лбу. Так обычно проверяют, нет ли у больного температуры. — Я сегодня выписалась из больницы. Доктор велел мне отдыхать, но я взяла деньги Юджина и попросила Кевина отвезти меня в парк. А оттуда я взяла такси.
— Ты была в больнице? Что случилось? — тихо спросила тетушка Ифеома.
Мама осмотрела комнату. Какое-то время она разглядывала настенные часы, у которых была сломана секундная стрелка, и только потом повернулась ко мне.
— Помнишь маленький столик, на котором мы держим семейную Библию, nne? Твой отец разбил его о мой живот, — это прозвучало так, словно она говорила о ком-то другом и столик был сделан не из массива дерева. — Кровь перестала идти еще там, на полу, до того, как он отвез меня в больницу Святой Агнессы. Доктор сказал, что не смог ничего сделать, чтобы спасти ребенка, — мама медленно покачала головой. Тонкая дорожка от слез пролегла на ее щеке, как будто им было сложно расстаться с их источником.
— Ребенка? О чем ты?
— Я была на седьмой неделе.
— Ekwuzina! Не говори этого больше! — глаза тетушки Ифеомы расширились.