Я кивнула. Джаджа встал и ушел в квартиру. В воздухе повисло ощущение завершенности, гнетущее и пустое.
Последний день отца Амади застал меня врасплох. Он пришел утром, благоухая своим мужественным одеколоном, который стал мерещиться мне даже там, где его не было. Он улыбался все той же мальчишеской улыбкой, носил все ту же сутану.
Обиора взгляул на него и пропел:
— Теперь из самых дальних частей Африки приходят на Запад миссионеры, чтобы вновь обратить его к вере!
Отец Амади рассмеялся:
— Обиора, кто бы тебе ни давал эти еретические книжки, ему стоит прекратить это делать.
Его смех был прежним тоже. Казалось, в нем ничего не изменилось, а моя новая, но такая хрупкая жизнь вот-вот должна была разлететься на кусочки. Я неожиданно ощутила, как во мне, заполняя мою грудь, не давая сделать вдох, разрастается злость. Она была чувством новым, доселе чуждым и будоражащим. Я наблюдала за тем, как отец Амади разговаривал с тетушкой Ифеомой и кузенами, баюкая свою злость. Наконец он попросил меня проводить его до машины.
— Я должен присоединиться к членам капелланского совета за обедом, они для меня готовят, — сказал он. — Но ты приходи, проведем вместе пару часов, пока я буду разбирать офис в капелланстве.
— Нет.
Он остановился и посмотрел на меня.
— Почему?
— Я не хочу.
Я стояла спиной к его машине. Он шагнул вперед и оказался прямо передо мной.
— Камбили, — сказал он.
Я хотела попросить его иначе выговаривать мое имя, потому что теперь он не имел права делать это, как раньше. Он уезжал. Я дышала ртом.
— Вы первый раз взяли меня на стадион, потому что попросила тетушка Ифеома? — спросила я.
— Она беспокоилась о тебе, о том, что ты не можешь разговаривать даже с соседской ребятней. Но меня она ни о чем не просила, — он протянул руку и поправил мой рукав. — Я сам захотел тебя туда отвезти. И после того первого раза мне хотелось брать тебя с собой каждый день.
Я наклонилась и сорвала травинку, узкую и длинную, как зеленая игла.
— Камбили, — сказал он. — Посмотри на меня.
Но я не стала на него смотреть. Я не сводила взгляда с травинки, будто в ней было заключено секретное послание, которое я могу расшифровать, только вглядываясь в нее как можно пристальнее. И тогда она сможет объяснить мне, почему мне так нужно было, чтобы отец Амади сказал, что не хотел брать меня с собой даже в тот самый первый раз, чтобы у меня появилась веская причина разозлиться еще сильнее и подавить мучительное желание расплакаться.
Он сел в машину и завел мотор.
— Я вернусь сегодня, чтобы увидеться с тобой.
Я провожала взглядом его машину, пока та не исчезла за спуском по Айкежани авеню. Я все еще смотрела туда, когда ко мне подошла Амака. Она легко положила руку мне на плечо.
— Обиора говорит, что вы с отцом Амади, должно быть, занимаетесь сексом или чем-то близким к этому, потому что он никогда еще не видел, чтобы отец Амади был таким лучезарным, — Амака рассмеялась.
Я не знала, говорила она всерьез или шутила. И мне не хотелось даже думать о том, насколько странно обсуждать, занималась я сексом с отцом Амади или нет.
— Может, когда мы будем учиться в университете, ты присоединишься ко мне в продвижении идеи об обете безбрачия? Чтобы он стал для служителей церкви не обязательным? — спросила Амака. — Ну или чтобы акт любодеяния стал доступен всем священникам время от времени. Скажем, раз в месяц?
— Амака, пожалуйста, перестань! — я развернулась и пошла к террасе.
— Ты хочешь, чтобы он бросил служение? — теперь Амака была сама серьезность.
— Он никогда этого не сделает.
Амака задумчиво склонила голову, потом улыбнулась.
— Кто знает, — сказала она и ушла в гостиную.
Я переписывала адрес отца Амади в Германии снова и снова. Потом переписывала опять, пробуя различные шрифты и стили. Я как раз занималась этим, когда он вернулся. Он забрал блокнот у меня из рук и закрыл его. Мне хотелось сказать: «Я буду скучать», но вместо этого я сказала:
— Я буду писать.
— Я напишу первым.
Я не знала о том, что у меня из глаз текут слезы, пока отец Амади не потянулся ко мне и не стер их со щеки открытой ладонью. А потом он заключил меня в объятия.