— Иди, ппе, побудь с Джаджа, — шелк папиной пижамы заглушал ее голос.
За окном проливной дождь хлестал по закрытым ставням в каком-то яростном ритме. Еще миг, и он сорвет с веток кешью и манго, которые упадут и начнут разлагаться на влажной почве, источая кисло-сладкий запах гниения.
Ворота во двор были заперты. Мама велела Адаму не пускать людей, которые хотели устроить mgbalu[146], чтобы выразить свои соболезнования. Не пустили даже родню, которая приехала из Аббы. Адаму возразил, что это неслыханно, что нельзя отвергать людей, несущих сочувствие. Но мама сурово сказала ему, что мы хотим оплакать наше горе в узком кругу, а родня может пойти в церковь и заказать заупокойную службу. Я никогда не слышала, чтобы мама так разговаривала с Адаму. Я вообще никогда не слышала, чтобы она обращалась к нашему привратнику.
— Госпожа, вам нужно выпить Boumvita, — сказала Сиси, войдя в гостиную. Она несла в руках поднос с чашками, из которых папа пил чай. Я почувствовала запах тимьяна и карри, которые были непременными спутниками Сиси. Даже после ванны она пахла именно так.
Она принялась было оплакивать отца, но ее громкие всхлипывания утихли, натолкнувшись на наше потрясенное молчание.
После того как она ушла, я повернулась к Джаджа и попыталась заговорить с ним взглядом, но глаза брата были пусты, как окна с запертыми ставнями.
— Не хочешь немного Boumvita? — наконец спросила я.
Он покачал головой:
— Только не из этих чашек.
Он немного пошевелился на своем месте и добавил:
— Мне надо было заботиться о маме. Обиора держит семью тети Ифеомы на своих плечах, а я старше его. Я должен оберегать маму.
— Господь все усмотрит, — сказала я. — И пути Его неисповедимы, — и подумала, как гордился бы папа моими словами и как бы он меня похвалил.
Джаджа рассмеялся, и этот горький смех походил на всхрапывание.
— Да уж, Господь усмотрит! Как Он усмотрел для своего верного раба Иова, да и для собственного сына тоже. Зачем он убил своего сына, а? Чтобы спасти нас? А почему нельзя было и его? Спасти, и все?
Я сняла тапочки и остудила горящие ступни о холодный мраморный пол. Я хотела рассказать Джаджа, что непролитые слезы жгут мне глаза и я все еще прислушиваюсь, не заскрипят ли ступени под папиными шагами. И что все во мне заполнено острыми осколками, которые я не могу собрать, потому что мест, куда они подходили, больше нет. Но вместо этого я сказала:
— На папиных похоронах церковь будет набита битком.
Джаджа ничего не ответил.
Зазвонил телефон, и звонил довольно долго. Тому, кто пытался с нами связаться, пришлось набрать номер несколько раз, прежде чем мама ему ответила. Вскоре после этого она вошла в гостиную. Накидка, небрежно повязанная через грудь, была распущена, открывая взглядам родимое пятно — небольшую черную шишку над ее левой грудью.
— В больнице провели вскрытие, — сказала мама. — В теле вашего отца обнаружен яд, — она говорила так, словно яд в теле нашего папы — тайна давно всем известная, изначально задуманная так, чтобы ее раскрыли как можно скорее. Я читала в какой-то книге, что белые подобным образом прятали яйца, которые их детишки потом находили на Пасху.
— Яд? — переспросила я.
Мама перевязала свою накидку, затем подошла к окну и распахнула шторы, чтобы убедиться в том, что ставни закрыты и дождевая вода не просочится в дом. Ее движения были спокойными и плавными.
— Я стала добавлять яд в его чай еще до того, как приехала в Нсукку. Сиси достала мне средство, ее дядя — сильный колдун.
Какое-то время я ни о чем не могла думать. Голова была пуста, да и я вся пуста тоже. А потом я вспомнила о том, как пила папин чай, как ощущала жжение его любви на языке.
— Почему ты добавляла его в чай? — спросила я, поднимаясь. Я говорила громко. Почти кричала. — Почему именно в чай?!
Но мама мне не ответила. Даже когда я подошла к ней и принялась трясти — пока Джаджа не оторвал меня от нее. Даже когда Джаджа обнял меня и попытался обнять ее тоже, но она отстранилась.
Полицейские пришли несколько часов спустя. Они сказали, что хотят задать пару вопросов. Кто-то из больницы Святой Агнессы связался с ними и передал им копию результатов аутопсии. Джаджа не стал ждать вопросов стражей порядка. Он заявил, что использовал крысиный яд, подсыпая его папе в чай. Ему позволили сменить рубашку и забрали в участок.
146
Жест сопереживания, когда после случившегося несчастья родня и друзья собираются как можно скорее, чтобы разделить чужое горе.