По дороге обратно в отель я молчала, будучи огорошенной этим откровением и собственным идиотизмом. Оглядываясь, думаю, что была влюблена в Джо с самого начала поездки, но осознала чувства только в этот миг, что делало меня тупее винной пробки. Так долго выстраивала вокруг себя стену, что даже не поняла: он не только разрушил ее, кирпичик за кирпичиком, но и проехал на танке по обломкам. Не было ни одной частички Джо, которую бы я не любила: тепло, доброту к Долли, вспышки проницательности, вдумчивость, уязвимость, даже те редкие искры высокомерия, которые я видела.
Я знала, что нравлюсь ему, что вероятно, он даже дорожит мною, однако если чувства невзаимные, то станет очень больно, а ведь с этим ничего не поделаешь.
— Что-то ты притихла, Фиона, — заметила Долли. — Надеюсь, от полета тебя не тошнит?
— Подташнивает, — соврала я, — но я бы ни за что не пропустила его.
— Возможно, тебе стоит прилечь, — предложила женщина. — Джо может присмотреть за мной — буду играть в покер следующие четыре или пять часов, так что не будет проблемой, если отдохнешь.
Я облизнула губы, слегка ужаснувшись ее плану, и перевела взгляд на Джо.
Он пожал плечами, как бы говоря, «таково ее решение».
— Нет-нет, все со мной будет нормально, — сказала я уклончиво. — Просто выпью стакан воды и, может, перекушу.
Долли кивнула.
— Отлично. Итак, план такой: я буду играть в кэш-игры, где вступительный взнос, скорее всего, будет превышать сто тысяч долларов. Не желаю, чтобы кто-то из вас двоих прерывал меня или пытался как-то помешать, поскольку нужно будет сосредоточиться. Играете в молчанку, пока не позову. Все ясно?
Голос женщины был таким серьезным и решительным, что не оставалось сомнений: то был приказ. Хотелось многое сказать, но в конце концов я просто неохотно кивнул, и Джо сделал то же самое.
— Мы будем рядом, — произнес он.
Долли расплылась в улыбке.
— Знаю.
Глава сорок седьмая
Военный госпиталь, Уилтшир, Март 1944
Сильвия
Я боялась того, что предстояло сделать, невероятно боялась. Приходилась напоминать себе, что влюбленность в Чарли не была ошибкой и что рождение его ребенка тоже не было ошибкой. Хотя сомневаюсь, что жена Чарли восприняла эту весть именно так. Однако лгать об этом в течение семи месяцев или даже больше ощущалась так неправильно. Стоило рассказать родителям и смириться с неодобрительным взглядом миссис Вудс, однако я была трусихой, и теперь предстояло понести наказание, которое несут все трусы: разоблачения.
Мне разрешили воспользоваться телефоном в кабинете бригадира Тилтмана, чтобы позвонить маме. В ее голосе слышалось волнение, когда я разговаривала с нею:
— О, дорогая, разве не чудесная новость! Как думаешь, когда сможешь его навестить?
— Как можно скорее попрошу об отпуске, — проговорила я.
— Конечно. Руководство позволит взять пару дней на этой неделе? — продолжила настаивать она. — В конце концов, обстоятельства нестандартны. Дорогая, ты ведь знаешь, что он в больнице, не так ли?
Потрясенный вздох выдал меня.
— Не знала? — вопросила она тихим и расстроенным голосом.
— Нет! Да, отчасти знала. Миссис Вудс сказала, что он выздоравливает. Я не думала... не подозревала…
— Тебе стоит морально подготовиться, Сильвия. Он многое пережил. Помню, как твой отец вернулся домой с Великой войны... Одри говорит, что Гарри ждет не дождется встречи с тобою.
На сердце стало тяжелее. Мама услышала всхлипы, которые я так старалась скрыть. Плакала я по многим причинам, и не все они были связаны с бедным Гарри, а с тем, что я должна была ему сказать.
Через два дня я получил разрешение на поездку в военный госпиталь в Роутоне, где выхаживали Гарри.
Маршрут поезда не был прямым и займет от трех до четырех часов в каждую сторону, потому решила, что брать с собой Эрнеста не стоит, и, к счастью, Джинни согласилась, что так будет правильно.
— Собираешься просить о разводе? — тихо спросила, прижав Джеймса к себе и поглаживая по спине.
— Без понятия, — призналась я. — Если честно, хочется вывалить просьбу сразу, однако все зависит от того, в каком состоянии он будет, когда я его увижу. Они скрытничают об его положении. Будь он здоров, то они сразу отправили бы его домой, разве не так?
Но чем больше я говорила об этом, тем меньше было ответов. Поэтому я с трепетом отправилась в путь в Уилтшир.
Взяла с собой в дорогу бутерброды, однако разум и тело находились в таком смятении, что я не могла есть.
Поздним утром я прибыла в большую, специально построенную больницу перед самым обедом. Медсестры Красного Креста были бодры и приветливы, в помещении было очень чисто. Мне сообщили, что в госпитале около тысячи коек, однако я лишь могла думать о тысячи молодых людей, чьи жизни изменились навсегда.
Пожалуй, сказано драматично, однако чувствовала я себя именно так.
Меня отвели в палату на тридцать коек, хотя заняты были только семь.
— Это одна из шести ортопедических палат, — поведала медсестра с профессиональной улыбкой. — Мы поощряем тех, кто может как можно чаще выходить на улицу, здешняя территория очень красивая. Прогулки полезны и помогают в реабилитации. Лейтенант Вудс лежит на койке в конце. — Она замолкла. — Храбрец. — И посмотрела на меня. — У нас здесь много храбрецов, но он взаправду удивительный мужчина. Конечно Вам, как его жене, уже известен этот факт, — и одарила меня яркой улыбкой.
Я попыталась улыбнуться в ответ, но не знаю, удалось ли.
Женщина повернулась и ушла куда-то, а я пошла к Гарри, и каждый шаг тяготил сердце.
Дойдя до конца палаты, оказалось, что это и не Гарри вовсе, а какой-то бородатый мужчина с диким видом, и я подумала, что медсестра ошиблась. А когда огляделась, оказалось, что это единственная занятая кровать поблизости. Я уже собиралась было уходить, когда услышала свое имя:
— Сильви.
Имя произнес бородатый мужчина. Я подошла ближе, сердце заколотилось. Веки мужчины дрогнули, и я вдруг увидела знакомые карие глаза Гарри.
— Сильви, — повторил и протянул ко мне дрожащую руку.
Я подошла ближе, потрясенная сломленным человеком, которого увидела перед глазами, смутившись вида густой бородой и спутанными волосами.
Веко над левым глазом опустилось, и я заметила, как натянутая кожа, ввиду сильного ожога, тянется вниз по уголку рта. Плотные рубцы опутывали шею и исчезали в верхней части пижамы. Левая рука замотана бинтами, а ноги прикрывала какая-то конструкция. Он до чертиков был худ, а лохматые волосы поседели на висках.
— Гарри? — прошептала я, не веря собственным глазам.
— Сильви, любимая, — скрипнул хриплым голосом. — Ты так долго снилась мне, и вот — мое солнышко стало явью.
Слезы катились по впалым щекам, он взял меня за руку и крепко прижал к себе, словно я была единственным, что привязывало его к этому миру, а может, так оно и было.
Гарри всхлипывал, без конца повторяя мое имя, и я тоже начала плакать. Он все еще был там, мой Гарри, милый мальчишка, которого я знала полжизни; все еще был там, в этом сломленной оболочке мужчины.
Гарри плакал так, словно сердце разрывалось, а я оплакивала все, что он утратил; оплакивала его, Эрнеста, Чарли и себя. Наши рыдания эхом разносились по палате, и медсестра предусмотрительно задернула занавеску вокруг кровати, чтобы мы могли уединиться.