Она положила руку мне на плечо.
— Теперь с ним все будет в порядке, — прошептала женщина. — Вы являетесь лучшим лекарством.
Прошло много времени, прежде чем рыдания Гарри утихли, времени, которое вывернуло душу наизнанку, точно целая жизнь.
Постепенно рассказ срывался с губ, сопровождаемый тяжелым дыханием:
— Когда услышал твой голос по радио, то подумал было, что уже мертв, — прошептал он: голосовые связки были так же повреждены, как и бедное, родное лицо. — Такая смерть казалась чудной: ты поешь, потом наступает упокоение и встреча со Святым Петром. Пламя заполнило кабину, что вывело из строя радио. Видимость была плохой, и в итоге я упал в Ла-Манш. Сразу начал тонуть и помню, как пытался открыть фонарь, однако ногу прижало, и я не смог. Со всей силы бил по стеклу, и вода хлынула внутрь, а я подумал, что пойду ко дну вместе со «Спитфайром». Затем фонарь, видимо, оторвался, и я, казалось, просто выплыл наружу. После этого мало что помню, так что дальнейшие события слегка туманны. Меня нашли французские рыбаки. Они уклонялись от нацистов, чтобы заняться ночной рыбалкой, и увидели, как «Спит» пошел ко дну. Просто повезло, что они нашли меня и вытащили из воды. Я был сильно изранен.
Его губы задрожали, он на несколько минут прикрыл глаза, прежде чем смог продолжить:
— Мне сказали, что долгое пребывание в морской воде как нельзя лучше сказались на ожогах и что мне сделалось бы гораздо хуже, приземлись я на берег. — Гарри криво улыбнулся, растянув покрытый шрамами рот. — Они спасли мне жизнь. Я обязан им всем, а ведь даже не знаю их имен: так безопаснее для всех. Им удалось доставить меня к бойцам Сопротивления в Онфлёре, которые нашли врача. Он подлатал меня, как мог, поскольку я пребывал в плачевном состоянии. Они не думали, что я выживу, а прятать британского летчика было опасно для всех. Меня передавали с места на место, в основном, как кажется, сельские священники. Прошло много времени, прежде чем поправился настолько, что мог даже думать о том, чтобы попытаться вернуться домой. Люди во Французском Сопротивлении были невероятными, мужчины и женщины, дети тоже; сказали, что постараются передать сообщение. Сильви, дорогая, мысли о тебе были единственным, что поддерживало во мне жизнь. Я боролся изо всех сил, чтобы остаться в живых, чтобы добраться до тебя. И до мамы, конечно же.
У меня не нашлось слов. Едва могла глядеть ему в глаза. Было невыносимо видеть любовь на израненном лице, слышать искренность в голосе; отчаяние в моем собственном сердце было слишком велико. Слишком.
Гарри сжал мою ладонь и продолжил рассказ:
— Семь месяцев ушло на то, чтобы перебраться через границу в Испанию. Всякий раз, когда меня передавали новой группе Сопротивления, я просил их передать сообщение домой. Они заверяли, что попытаются, однако немцы с каждым днем становились все более жестокими, все более, как полагаю, отчаянными. Но французы не бросили меня. Я пересек Пиренеи на осле, — сказал он, еще раз одарив странной кривоватой улыбкой. — Когда я наконец пересек границу, то пообещал себе, что больше не покину Британию. — Он посмотрел мне в глаза, выражение лица было открытым. — Пообещал себе, что больше не брошу тебя. Я слишком сильно люблю тебя и не брошу. Когда выберусь отсюда...
Гарри опустил взгляд, выражение лица стало отрешенным. Что он увидел в моих глазах, что заставило мужчину выглядеть таким безнадежным? Я сжала его руку, но он больше не смотрел на меня.
— Правда в том, Сильви, что я не тот мужчина, за которого ты вышла замуж. Я, можно сказать, и не мужчина вовсе.
— О, Гарри! Не говори так, — вскричала я.
— Пожалуйста, голубка, — попросил умоляющим голосом. — До чего же тяжко говорить об этом: я боялся сказать тебе правду, но должен. Говорят, меня собираются наградить орденом за выдающиеся заслуги и безупречную службу.
— Разве это не хорошо? — недоуменно вопросила.
Он сухо рассмеялся.
— Ребята из моей эскадрильи шутили, что это означает «Отстрел Причинного Места». — Гарри закрыл глаза и отвернулся к стене. — Дело в том, что знахарь в этой больнице говорит, что я не смогу стать отцом ребенку. Ни в жизнь. Мои... травмы слишком серьезны. — Он снова повернулся, чтобы взглянуть на меня, в его глазах блестели слезы. — Мы не сможем иметь детей. Так что, как видишь, я не виню тебя, Сильви, не виню. Я люблю тебя больше собственной жизни. Мое солнышко. Благодаря тебе я так далеко зашел, благодаря тебе — добрался до дома. Сильви, дорогая, если однажды ты найдешь кого-то другого, я пойму.
Его губы задрожали, и ему пришлось отвернуться от меня, чтобы скрыть эмоции, обжигающее чувство потери.
В самый ужасный миг, какой только можно себе вообразить, вернулась медсестра с бодрой улыбочкой.
— Пора на физиотерапию, лейтенант Вудс. Супруга может подождать Вас здесь.
Она смахнула одеяла с кровати, и я в ужасе уставилась на место, где должна была находиться левая нога Гарри. Осталась лишь культя в девяти дюймах от бедра и свисающая пижамная штанина.
Он увидел выражение моего лица. Увидел. Увидел потрясение, ужас и жалость и встретил мой взгляд.
— Не жалей меня, Сильви, — попросил своим хриплым, надсадным голосом. — Жалость гораздо хуже, чем все остальное. Я в состоянии вынести любую боль, кроме этой.
— Гарри, нет! Я.. — однако слов не нашлось.
— Я не смог бы выжить без тебя, — тихо сказал он. — И не захотел бы. Ты лучшая часть меня. Так было всегда.
И в ту секунда я поняла, что не смогу бросить Гарри.
Глава сорок восьмая
День восьмой, июнь 2019
Фиона
Казино «Белладжио» — это семь тысяч квадратных футов тартанового ковра, золотых обоев и посеребренных люстр, сверкающих над сорока покерными столами с зеленым войлоком. Стены украшены картинами с изображением прошедших турниров и картиной Лероя Нимана с изображением великих игроков в покер. Фотографий псов, играющих в покер, не было, что немного разочаровало.
Я знала основы покера, но понятия не имела, чем отличаются холдем, пот-лимит или семикарточный стад, знала лишь некоторые разновидности, в которые можно играть.
Долли попросила катить ее ко всем столам, пока не указала на желаемый. Без понятия, как она выбирала, ибо все они выглядели примерно одинаково: крепкие дядьки и несколько женщин, возраст которых варьировался от двадцати до семидесяти с лишним лет. Тем не менее Долли была самой старшей.
Я наблюдала за сыгранными партиями, хоть и не смыслила ничего, разве что догадывалась, что она находит подход к своим товарищам, так как начала так же, как и за столом для блэкджека: притворялась чокнутой бабулькой, а потом начинала стабильно выигрывать — сначала небольшие суммы, потом число все возрастало.
Через час она сделала перерыв, затем вернулась за другой стол, и вот тут-то все стало интереснее, поскольку через полчаса игры к ней подошел мужик в темно-синей рубашке в стиле вестерн, дорогих ковбойских сапогах и бриллиантовых запонках в форме игральных костей.